Иосиф Бродский - Пейзаж с наводнением

«А я не прошу о счастьи.
Дай мне над сердцем власти.
Нет хуже, чем рабство страсти.
Дай мне одно и то же
Тело всегда и ложе.
Пусть прошлое будет схоже
с будущим: лучшей пары
нету. Дай жизнь без свары
в стенах простой хибары,
от целого мира втайне.
Это, Киприда, дай мне».

«Скорей умру, чем покину
отчизны родную глину.
Не дай мне познать чужбину,
где смотрят в лицо, как в спину.
Не дай пережить изгнанья —
изнанки судьбы, незнанья
что с родственниками, стенанья,
праздного назиданья.
Не дай мне увидеть Феба
в пустыне чужого неба».

«Вдоволь, смотрю, вкусила
ты этого. Всем чужая,
я бы заголосила,
ограбленной подражая.
Но замкнуто сердце друга
фразой витиеватой.
Не сравнится округа
ширью с твоей утратой:
кроме тебя, покуда
нет для нее сосуда».

«О, бессмертными избранные в родственники афиняне!
О, Эрехтеев город, в чьем гордом имени
непобедимость с мудростью смешиваются для эллина,
чьих стен не дано сокрушить врагу, а векам — не велено.
В безоблачной синеве клубятся там небожители,
и слава земная не хочет себе иной обители.
Там златокудрой матери, прошлым людским владеющей
дочери — Девять Муз — ведут хоровод свой девичий».

«Там поминает Киприду Кефис волны сверканием,
и воздух наполнен богини дыханья благоуханием.
Вдох ее — мирт и тирс, магнолиевы сплетения
и выдох — как многих роз запах в момент цветения.
И там, к золотым кудрям богини рукой приколоты,
не увядают цветы, но отливают золотом,
и там эротам стоять, как на часах, наказано
не дальше, чем золотая прядь, от разума».

«Подумай, как тебя примут
этот город и климат,
как на порог там ступишь,
если детей погубишь?
Представь только этот ужас:
мертвых детишек в лужах
крови в сырой постели!
Раны на детском теле!
Я так и вижу их лица.
Пощади их, царица.
Ты — не детоубийца.
Да не падет на невинных,
Медея, твоя десница!»

«Слыханное ли дело,
чтобы так затвердело
сердце матери, чтобы
чадам ее утробы
рука ее угрожала
гибелью от кинжала?
и чтобы не задрожала
она от слезинки детской?
Чтоб не прервали дерзкий
замысел сами боги
в олимпийском чертоге.
Мы падаем тебе в ноги».

(вместе)

Охваченные тревогой,
свидетели крови многой,
молим: детей не трогай.

«Дети обречены, и спать идут раньше взрослых».
«Того, что спешит под парусом, не обогнать на веслах».
«И темный ужас, как море, захлестывающее остров,
детей поглощает первых». «Как следует зная дело,
зло разрушает душу, но начинает с тела».
«И дети обречены». «Да, для детей стемнело».

«Но и невесте новой, идти под венец готовой,
тешиться, знать, недолго подаренною обновой».
«Золотом Персефоны вышитою панёвой!»
«От свадебного подарка ей станет внезапно жарко».
«И страшным пламенем после вспыхнет все платье ярко!»
«Не отличит жених суженой от огарка».

«Ты, горе-жених, ты не видишь, что ли
малых детей своих лютой доли?»
«Занесенной над ними руки твоей бывшей дроли?»
«Не сам ли ты, ею, поди, пресытясь,
поджигаешь платье новой невесты, витязь?»
«Ослеп ты, что ли, Язон, что судьбы не видишь?»

«А я плачу вместе с тобой, Медея,
детоубийца! Сердце твое, лютея,
страшную казнь готовит для прелюбодея».
«Забыл он о данном тебе и бессмертным слове».
«Мечтает о царском ложе, о царском крове».
«Пусть знает, что брачного ложа нет без крови!»

«О, тянущийся, как рука,
к Элладе издалека
луч Гелиоса! Останови
руку, еще в крови
детской не обагренную!
Нет ничего лютей,
чем убийство детей.
Будь для них обороною
от материнской тьмы!
Безумье — черней тюрьмы.
Безумьем поражена,
отвергнутая жена
в темницу погружена».

«Зачем страдала, зачем рожала?
За море с ними зачем бежала?
Чтоб стали добычей твово кинжала?
Эриния бешеная! Страшила!
Мало, что царский дом сокрушила?
Что царя с царевною порешила?
Мало! Ты метишь в разряд чудовищ!
И новый ужас уже готовишь:
детей своих в ихней крови ты топишь!
Хозяйкою входишь ты в чертоги
смерти. Неоткуда ждать подмоги.
И молчат растерянно наши боги».

«О, среди бела дня наступает полночь!»
«Что творишь, преступница, или себя не помнишь?»
«О горе! Дети кричат, зовут на помощь».

«Бежим к ней в покои! И быстро, быстро!
Авось, остановим смертоубийство…»

«О горе! Дети кричат от боли!»
«Я слышу «ой-ой»». «А я — «не надо!»»

«Из камня ты или железа, что ли,
что собственное умерщвляешь чадо?»

«Помню, в детской колыбели
я лежала, бабки пели.
Пели песенку про Ино.
Погубила Ино сына.
Но потом сошла с ума,
в море бросилась сама.

Море билось, море выло.
Пятна крови с Ино смыло.
Сыну с матерью приют,
волны моря в берег бьют.
И привычный моря шум
успокаивает ум,
подражая колыбельной.
Ужас, ужас ты предельный!
Ты у женщины в крови,
ужас, ужас — плод любви».

(покидая орхестру вслед за Язоном)

«Никто никогда не знает, что боги готовят смертным
Они способны на всё: и одарить несметным,
и отобрать последнее, точно за неуплату,
оставив нам только разум, чтоб ощущать утрату.
Многоязыки боги, но с ними не договориться.
Не подступиться к ним, и от них не скрыться:
боги не различают между дурными снами
и нестерпимой явью.
И связываются с нами».

«Кто там стоит под городской стеной?»
«И одет не по-нашему: в шерстяной
костюм!» «И стоит то передом, то спиной».

«Зачем он пришел сюда? Еще один лишний рот!»
«Чего он стучит у городских ворот?»
«Мы ему не понравимся». «И наоборот».

«Пускай он отдаст свой меч!» «И еще — ножны!»
«Он у нас не найдет приюта или жены!»
«Он нам не нужен». «И мы ему не нужны».

«Выглядит молодо». «Но голова седа».
«Пускай сам расскажет, как он попал сюда!»
«Наверно, кого-то зарезал и прячется от суда».