Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

Ты веселую лампу зажгла…
Отступи, заоконная мгла!
Не пролизывай мутью стекло:
В нашей норке светло и тепло.
Но бубнит заоконная мгла:
«Я недаром к тебе подползла;
Эта светлая норка — обман;
Не в тебе ли слоится туман?
Не твои ль замутились пути?
И тебе ли до цели дойти?
Выходи! Мы с тобой побредем
Подружиться с бездомным дождем;
Он прохватит тебя до кости;
А, издрогнув, не стильно ль брести?
Вот тогда мы с тобою вдвоем
О грохочущем солнце споем!»

Я — тот портрет. Гуляет где-то
Нетленный мой оригинал,
Чтобы у пленного портрета
Свинцовый взор и рот ветшал.
Чтобы морщины по межбровью
Густели сетью паука,
Чтобы стыдилась — мутной кровью
Запечатленная рука.
Но пусть пылюсь я, пусть хладею,
Пусть увядаю день за днем, –
Лишь он носил бы орхидею
На фраке девственном своем.
Лишь он бы, низкий и жестокий,
Мог вольным быть, как не был я,
И не вонзил бы эти строки
В себя — в замену лезвия!

Дверь на блоке; галдарея;
Хлещет холод по ногам.
Торопливый бег лакея,
Услужающего нам.
Подлый запах тухлой кухни,
Теплой водки подлый вкус…
Меркни, взор, и сердце, тухни,
Став тяжелым, точно брус.
Вот в ушах плотнеет вата:
Пухлый бормот пьяных слов…
Нежным вальсом Травиата
Из-за двери шлет нам зов.
Там, за дверью, в зале бальной,
Пелеринок белый плеск;
Там зеркальный и хрустальный
Теплый звон, душистый блеск;
Там… А мы стоим, коснея,
Кухней дышим в полутьме.
Вороватый бег лакея;
Муть беспутная в уме…

Премилая игра нам
Придумана в былом:
Два зеркальца, двугранным
Сведенные углом.
Футлярик с оторочкой
Из фольги слюдяной,
С глазком — холодной точкой,
Прозрачно-ледяной.
И всыпан в нижний ярус
Под матовым стеклом
То бисер, то стеклярус,
То канительный лом.
Прелестный беспорядок,
Пуантеллистский вздор:
Возня толченых радуг,
Хрустальных игр задор.
Но быть хочу блаженней
И взор в глазок введу:
Там оси отражений
Слагаются в звезду,
И, зеркальным магнитом
Охваченные сплошь,
Всецветные огни там
Цветную нижут ложь.
Тряхнешь, и врассыпную
Раскатятся огни
И снова ложь цветную –
Другую — вьют они.

Мы живем на звезде. На зеленой.
Мы живем на зеленой звезде,
Где спокойные пальмы и клены
К затененной клонятся воде.
Мы живем на звезде. На лазурной.
Мы живем на лазурной звезде,
Где Гольфштром извивается бурный,
Зарождаясь в прозрачной воде.
Но кому-то захочется славой
Прогреметь навсегда и везде, –
И живем на звезде, на кровавой,
И живем на кровавой звезде.

Необжитая пустая квартира;
В комнатах только столы да кровати;
До штукатурки дотронешься — сыро;
Зябнешь и под одеялом на вате.
Свечка в подсвечнике вяло слезится,
Ставни закрыты, и дождь под окошком;
Веки зажмурены: страшное мнится,
Переступь чья-то слышна по дорожкам.
Но почему-то собака не воет,
И по стеклу не царапает ноготь;
Полночь застыла в прозрачный коллоид, –
Лучше не видеть и лучше не трогать.

Так умирают. Широкая мокрая площадь;
Небо, как будто Некрасов, слезливо и тускло;
Очередь в троллейбус; ветер подолы полощет;
Толстый портфель избугрился под мышкой, как мускул.
Где-то далеко колотит в комод канонада.
Это привычно, хотя до сих пор неуютно.
Долгая очередь. Мне же на лекцию надо!..
Небо, как Надсон: фальшиво, слезливо и мутно.
Посвист и фырканье в дымной выси над Музеем;
Видно, идет самолет с неисправным мотором;
Мы равнодушно на мутную влагу глазеем,
Мы… вдруг удар!.. и сверкающий столб!.. на котором!..
В спину ладонью толкнуло громадной и слабой;
Под носом радуги в мокром асфальте играют;
Толстый портфель мой по слякоти шлепает жабой;
Рядом — безглавая женщина… Так умирают.
Так умирают. Холодная синяя ванна.
Женщина моет меня, мне не стыдно ни капли;
Бритва тупая дерет мне затылок, и — странно –
Кажутся вкусными мыльные синие кафли.
Дальше меня по стеклянным ведут коридорам;
Зябко в халатике из голубой бумазейки;
Комната, койка; я под одеялом, в котором
Быстро бегут к пояснице горячие змейки.
Я понимаю: я болен, и очень серьезно;
Скоро ль вернусь я к моим стиховым теоремам?
Я умираю, — и тут разговаривать поздно…
Синие кафли… как вафли… с фисташковым кремом…
Мне говорят: вы неделю без пульса лежали.
Мне улыбается Нинка, мне дверь отпирают.
Синее небо! Прозрачные горные дали!
Значит, не умер я? Странно! Ведь так умирают.

Чую сквозь носок ботинка
Перегретой гальки зной,
И гремит Аламединка
По камням голубизной.
Хлещет с горного отрога,
Быстротой обострена,
Ледяная недотрога,
Кружевная быстрина.
И от края и до края
Стелет пену на песке,
Крупным гравием играя,
Как горошиной в свистке.
Гравий млеет в пленке пенной,
Громоздясь на рубеже
Миньятюрною мореной
Пестроцветного драже.
А вдали сквозит в тумане
Невесомый горный кряж,
Как былых декалькоманий
Умирающий мираж.

В гипнозе боев и пожарищ
Весь мир замирает вокруг, –
И ты замираешь, товарищ,
Мой верный работник и друг.
С тобою мы жили полвека,
Ты билось в груди у меня;
Но, видно, нельзя человека
Всё время держать у огня.
Замучен сплошным перегревом, –
Стихами, любовью, войной,
Презреньем, обидами, гневом, –
Чужеет он яви земной.
И пусть в одичалых народах
Безумствуют правда и ложь, –
На отдых, на отдых, на отдых
Ты, старое сердце, идешь!..
Полвека с тобою мы жили,
Отраду и муку деля,
Ты кровь продвигало по жиле,
Как воду проводят в поля.
Ты вместе со мной бунтовало,
Все боли ты знало мои,
Со мною жену обнимало,
Лежало со мной в забытьи.
Делило порывное пламя
И скуку вседневных забот,
И не было тайн между нами:
Был ясен условный наш код.
Но — хватит! В признаньях и кодах
Что было — поведано сплошь.
На отдых, на отдых, на отдых
Ты, старое сердце, идешь!
Слабеет бессонный твой молот,
Неверен твой мерный размах, –
И в жилы вливаешь ты холод,
И он называется — страх.
Но, право, бояться не надо,
Отрадно заканчивать путь,
Отрадно средь грома и ада
Спокойно-спокойно уснуть.
Оставить любимых?.. Ну что же!
Они ведь простят и поймут,
Что не было в жизни дороже
Растраченных с ними минут.
Стихи?.. Но в балладах и одах
Не вся ли расплескана дрожь?
На отдых, на отдых, на отдых
Ты, старое сердце, идешь!