Георгий Шенгели - Раковина [сборник стихов]

Ты помнишь день: замерзла ртуть; и солнце
Едва всплыло в карминном небосклоне,
Отяжелевшее; и снег звенел;
И плотный лед растрескался звездами;
И коршун, упредивши нашу пулю,
Свалился вдруг. Ты выхватил кинжал
И пальцем по клинку провел, и вскрикнул:
На сизой стали заалела кожа,
Отхваченная ледяным ожогом…

Не говори о холоде моем.

Я скрипку в прорубь окуну,
На льдяном ветре заморожу
И легким пальцем потревожу
Оледеневшую струну.

И ломкий заостренный звук
Мне в ухо льдинкою вопьется,
И, как зубная боль, прервется
От музыки теченье мук.

Но, отогретая, совсем
Немой и сонной станет скрипка..
Ошибки не смягчит ошибка:
Ты хочешь, чтобы стал я нем?

Скорбишь о холоде моем?
Скучаешь по другом, горячем?
Мечтаешь, как с цыганским плачем
С тобой мы о любви споем?

Ведь ты ж сама день ото дня
Со мной была все боле строгой, —
Так пожалей же и не трогай,
И не отогревай меня.

В граненной проруби, в крутых отрезах льда
Сапфиром залегла тяжелая вода.

И пар, чуть розовый, слегка зарей облитый,
Восходит облачком и чистой Афродитой

Оплотневает там, в полярных небесах.
От белых риз ее летит к нам белый прах.

И замирает взор, лебяжьим пухом нежим,
И любят девушки умыться снегом свежим.

В полдень и полночь
Ты можешь
Ощупать сей камень прохладный,
Все
Изгибы его
Чуткой изведать рукой,
и,
Чтобы радость твоя
Стала полной И весской,
И вечной, —
Хладное имя ему
Пусть изваяет
Поэт.

Да, стиснуть зубы, губы сжать, как шпагу
Перо в тугие пальцы вплавить, сердце
Взнуздать и мысль рассечь ланцетом, — вот
Поэта полуночный подвиг.
Да, только в молнийной игре, во вздохах
Насоса нагнетательного, в звонах
Дрожащих исступленных рычагов,
В порхании, в свистящем лете поршней,
Отмеривающих стихи и строфы,
Ты золото из глубины подымешь
И вверх его по жолобу косому
Тяжелой песней устремишь. А там —
Пусть сыплется густым золотопадом,
Расплескиваясь оземь, в дробь зернится,
В мельчайший бисер. Ах, не все ль равно:
Ветр дует в парус и подолы крутит,
Но мчится, мчится, мчится. Будь и ты
Подобен ветру. Но стреми не воздух,
А весскую, а золотую жидкость, —
Настой давно угаснувшего солнца.

Друзья! Мы — римляне. И скорби нет предела.
В осеннем воздухе разымчиво паря,
Над гордым форумом давно отпламенела
Золоторжавая закатная заря.

Друзья! Мы — римляне. Над форумом державным
В осеннем воздухе густеет долгий мрак.
Не флейты слышатся: со скрипом своенравным
Телеги тянутся, клубится вой собак.

Друзья! Мы — римляне. Мы истекаем кровью.
Владетели богатств, не оберегши их,
К неумолимому идем средневековью
В печалях осени, к томлениях ночных.

Но будем — римляне! Коль миром обветшалым
Нам уготован путь по варварской земле,
То мы труверами к суровым феодалам
Пойдем, Орфеев знак наметив на челе.

Вливаясь в музыку, рычанье бури — немо.
Какое торжество, друзья, нас озарит,
Когда, отъяв перо от боевого шлема,
Его разбойник-граф в чернила погрузит.

Пусть ночь надвинулась. Пусть мчится вихрь пожара
К моим пророческим прислушайтесь словам:
Друзья! Мы — римляне! И я приход Ронсара
В движении веков предвозвещаю вам!

Угрюмый облик обожженной глины
И смуглый звон чеканных кирпичей
Милей, чем плавный пересвет лучей,
Которыми звездились турмалины.

Я ювелиром был, ловцом огней,
Чей хладный пламень выбрали павлины,
Но прогудел полынный ветр былины,
И вот в кувшины звонко бьет ручей.

Где небо серо над безводным логом,
Где зной ложится бронзовым ожогом
На высушенные песком тела, —

Кирпичные там водоемы встанут,
И волны свежие, светлей стекла,
Отрадно в чаши глиняные грянут.

В странно-знакомых словах, суровых словах санскрита —
Смуглая кожа земли, — той, где струится муссон.
В призвуках тайных и темных кроются лики дравидов,
Преданных мертвой луне, солнцем сожженных людей.
В плавно-певучих разливах широко отверстых гласных
Всплески высокой волны, — воли грядущих веков.
И в трепетании смутном шорохов, шопотов, шумов
Скорбные шелесты трав в мире бескрайних могил.

Коринф. Коричневый. Коринка. Карий.
Колье гортанно прозвучавших слов.
Отраден мой сегодняшний улов:
Мир и словарь, — как море и акварий.

Разглядывай резьбу радиолярий
Не под покровом громовых валов,
Но в хрустале недвижимых слоев,
И бережливым будь, что антикварий.

Так в малом целый познается мир.
Так в блестке золота раскрыт Офир,
И слово легкое — стигмат вселенной.

Люблю слона, певучую их плоть:
Моей душе, неколебимо пленной,
Их вестниками воли шлет Господь.

Обволокла медовая смола
Жука металло-голубое тело,
И капелька округло отвердела,
И надолго под хвоей залегла.

Волна над новым дном проголубела,
На отмелях прозрачна и светла,
И тенью мимолетного крыла
Легко мутнели в ней чешуйки мела.

И трубка пенковая предо мной
Темнеет матовой золотизной,
И мутен желтопламенный янтарик.

И тихо в нем, как в волнах облака,
Включен металло-голубой фонарик.
В моей руке — далекие века.

У Тибра водопой. Вся конница врага.
А в Капитолии, в белоколонной зале,
Сенаторы себя к сиденьям приковали,
И заседание под медные рога —

Непрерываемо. Враг топчет берега,
И бронями кипя, пораскалились дали,
Но память о былом, — о Пирре, Аннибале, —
Как последождная победная дуга.

И клятву выковав в произнесеньи четком, —
Спокойный человек с квадратным подберодком
Запаивает жезл в медь маленькой руки, —

И, чуя пиршество, чертят по небу птицы:
По мрамору ступень упруги и легки
Шаги Диктатора, — плеск молока волчицы.