Георгий Шенгели - Раковина [сборник стихов]

Я не боец. Я мерзостно умен.
Не по руке мне хищный эспадрон,
Не по груди мне смелая кираса.

Но упивайтесь кровью поскорей:
Уже гремят у брошенных дверей
Железные ботфорты Фортинбраса.

Да, грозный сон приснился мне. Стою я
На берегу реки, а за рекой
Закат невыносимый хлещет в небо,
И Богоматерь с черными глазами,
С лицом охряным, в аспидном плаще,
Под ним скрывая наглухо младенца,
Над пламенем кипящим возлетает.
Внезапный вихрь распахивает плащ,
Соскальзывает он, младенец виден,
И это — слушай! — не ее Христос,
А мой Исидор. Я бегу к реке,
Вброд не решаюсь, простираю руки,
Рыдаю, а она, а Богоматерь,
Запахивает с сердцем плащ и, круто
Вдруг обратясь, уносится в закат…
Я ринулась, проснувшись, к колыбели.
Спокойно все. Ребенок ровно дышит.
И все-таки, я всей душою знаю:
Недолго жить ему…

Встало утро сухо-золотое.
Дальние леса заголубели.
На буланом склоне Карадага
Белой тучкой заклубились козы.
А всю ночь мне виделись могилы,
Кипарисы в зелени медяной,
Кровь заката, грузное надгробье,
И мое лицо на барельефе.
А потом привиделось венчанье.
В церкви пол был зеркалом проложен,
И моей невесты отраженье
Яхонтами алыми пылало.
А когда нам свечи засветили,
И венцы над головами вздели, —
Почернели яхонты, погасли,
Обратились высохшею кровью.
Я проснулся долго до рассвета,
Холодел в блуждающей тревоге,
А потом открыл святую книгу,
Вышло Откровенье Иоанна.
Тут и встало золотое утро,
И леса вновь родились в долинах,
И на росном склоне Карадага
Белым облачком повисли козы.
Я и взял мой посох кизиловый,
Винограду, яблоков и вышел,
Откровенье защитив от ветра
Грубым камнем с берега морского.

Лес темной дремой лег в отеках гор,
В ветвях сгущая терпкий запах дуба.
С прогалины гляжу, как надо мною
Гигантским глобусом встает гора.
А подо мной размытые долины
В извилинах, как обнаженный мозг,
И бронзовые костяки земли
Вплавляются в индиговое море.
Втыкая палку в подвижную осыпь,
Взбираюсь по уклону. Рвется сердце,
И мускулы усталых ног немеют,
И сотрясается, клокоча, грудь.
Вот весь внизу простерся полуостров.
Синеет бледная волна Азова,
И серым паром за тончайшей Стрелкой
Курится и колеблется Сиваш.
А впереди прибоем крутолобым
Застыли каменистые хребты,
Все выше, все синее, встали, взмыли, —
Прилив гранита, возметенный солнцем.
А солнце, истекая кровью чермной,
Нещадные удары за ударом
Стремит в меня, в утесы, в море, в небо,
А я уже воздвигся на вершине,
Охваченный сияющим простором, —
И только малые подошвы ног
Меня еще с землей соединяют.
И странный гул клубится в тишине:
Не шум лесной, не мерный посвист ветра, —
Как бы земля в пространстве громыхает,
Гигантским в небе проносясь ядром,
Иль это бог в престольной мастерской
Небесных сфер маховики вращает.
И руки простираются крестом,
И на руках как бы стигматы зреют,
И как орган плывет медовым гудом
Всколебленная вера и любовь…
И я повелеваю Карадагу
Подвигнуться и ввергнуться в волну.

Закрыв глаза, пересекаю брег.
Прибоя гул растет и подавляет.
И, обожженный хладным брызгом влаги,
Я останавливаюсь и гляжу.
Как тусклы лопасти стальных валов,
Как бледны свитки фосфористой пены,
И крупные алмазы Ориона
Дробятся в возметенной глубине.
О море! Родина! Века веков
Я полыхал сияньем фосфористым
В твоей ночи. На рыбьей чешуе
Я отливал сапфиром и смарагдом.
Я застывал в коралловую известь
В извивах древовидных городов.
И вот теперь, свершась единым сгустком,
Несу в себе дыхание приливов,
И кровь моя, как некогда, нагрета
Одною с южным морем теплотой.
Стою. И слушаю. Клубится гул.
В глухих глубинах беглый огнь мерцает.
И, побежденный подвижным магнитом,
В разбег волны я медленно вхожу.

Пологий берег мягко сошел к волне;
Песок сияет, зноем прогрет насквозь;
Прозрачный парус тихо скользит вдаль;
Ленью ленивой ласкает полдень.

А там, за мысом, выгнулся тонкий мол;
Над белым молом млеют в лучах дома;
И легкий пепел, чуть голубой прах
Веет над лентой казарм и боен.

Дыши, Везувий! Мирно, Помпея, спи!
Пред смертью сладок отдохновенья час.
И кто, безумный, не изберет смерть
Без агонии под синим пеплом?

Всю ночь в окно плескал тревожный ветер,
Луна дрожала, и тяжелый гул
В подвале возле дома расседался.
А утром точно голубой Везувий
Рассыпал пепел голубой, — и небо,
И море, и казармы у залива
Запорошилися голубизной.
Лед в бухте взбух как голубая пробка,
А там за молом, антрацитной синью
Сияющий расправился залив,
И сахарные льдины побежали,
Свободные под ветром на волне…

Закаты в августе! Плывут издалека
Полей дыхания и ветерки тугие,
И снежные встают над морем облака
Такие белые, что даже голубые.

Песчаных взморий белопенный лук,
Солончаковые глухие степи,
И в тусклом золоте сгущенных сепий
Вздымается оплавленный Опук.

Раздавленный базальт, как звенья цепи,
На сланцевых боках означил круг.
Волчцы и терн. И тихо вьет паук
Расчисленную сеть великолепий.

Потоки вздутые остылых лав
Оставили железнобурый сплав
И пыл свой отдали в недвижный воздух.

И медленный плывет свинцовый зной,
Растягиваясь в колоссальных звездах,
В рубинных радугах над крутизной.

Исчерченный коринфскою резьбой
Иконостас из черного ореха.
Сгоревшего полудня льется эхо
Из купола струею голубой.

И бледным золотом дрожащий зной, —
Шипы уже незримого доспеха, —
Зигзагом быстром, молниею смеха
У закоптелых ликов — как прибой.

Забытый порт Святого Иоанна…
В долине — церковь, где молчит осанна;
Безмолвный храм Тезея на холме.

И выше всех, в багряной мгле заката,
Над пропастью, на каменном ярме,
Гранитный трон — могила Митридата.

Курганов палевых ковыльные уклоны.
В нагретой тишине курлычат журавли.
Дорога тонкая. И в золотой пыли —
Степных помещиков льняные балахоны.