Демьян Бедный - Стихотворения

Поемный низ порос крапивою;
Где выше, суше — сплошь бурьян.
Пропало все! Как ночь, над нивою
Стоит Демьян.

В хозяйстве тож из рук все валится:
Здесь — недохватка, там — изъян…
Ревут детишки, мать печалится…
Ох, брат Демьян!

Строчит урядник донесение:
«Так што нееловских селян,
Ваш-бродь, на сходе в воскресение
Мутил Демьян:

Мол, не возьмем — само не свалится, —
Один конец, мол, для крестьян.
Над мужиками черт ли сжалится…»
Так, так, Демьян!

Сам становой примчал в Неелово,
Рвал и метал: «Где? Кто смутьян?
Сгною… Сведу со света белого!»
Ох, брат Демьян!

«Мутить народ? Вперед закается!..
Связать его! Отправить в стан!..
Узнаешь там, что полагается!»
Ась, брат Демьян?

Стал барин чваниться, куражиться:
«Мужик! Хамье! Злодей! Буян!»
Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться?
Ну ж, брат Демьян!..

Бывает час: тоска щемящая
Сжимает сердце… Мозг — в жару…
Скорбит душа… Рука дрожащая
Невольно тянется к перу…

Все то, над чем в часы томления
Изнемогала голова,
Пройдя горнило вдохновения,
Преображается в слова.

Исполненный красы пленительной,
И буйной мощи, и огня,
Певучих слов поток стремительный
Переливается, звеня.

Как поле, рдеющее маками,
Как в блеске утреннем река,
Сверкает огненными знаками
Моя неровная строка.

Звенит ее напев рыдающий,
Гремит призывно-гневный клич.
И беспощаден взмах карающий
Руки, поднявшей грозный бич.

Но — угасает вдохновение,
Слабеет сердца тетива:
Смирив нестройных дум волнение.
Вступает трезвый ум в права,

Сомненье точит жала острые,
Души не радует ничто.
Впиваясь взором в строки пестрые,
Я говорю: не то, не то…

И, убедись в тоске мучительной,
Косноязычие кляня,
Что нет в строке моей медлительной
Ни мощи буйной, опьянительной.
Ни гордой страсти, ни огня,

Что мой напев — напев заученный,
Что слово новое — старо,
Я — обессиленный, измученный,
Бросаю в бешенстве перо!

Чудных три песни нашел я в книге родного поэта.
Над колыбелью моею первая песенка пета.
Над колыбелью моею пела ее мне родная,
Частые слезы роняя, долю свою проклиная.
Слышали песню вторую тюремные низкие своды.
Пел эту песню не раз я в мои безотрадные годы.
Пел и цепями гремел я и плакал в тоске безысходной,
Жаркой щекой припадая к железу решетки холодной.
Гордое сердце вещует: скоро конец лихолетью.
Дрогнет суровый палач мой, песню услышавши третью.
Ветер споет ее буйный в порыве могучем и смелом
Над коченеющим в петле моим опозоренным телом.
Песни я той не услышу, зарытый во рву до рассвета.
— Каждый найти ее может в пламенной книге поэта!

В родных полях вечерний тихий звон.
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далекий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рев, и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой — солдата,
Зовет меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Как вешний гром — торжественный и гневный,
В возмездья час, в час роковой борьбы,
Над родиной истерзанной и бедной
Раскатится набата голос медный.

Тщетно рвется мысль из рокового круга.
В непроглядной тьме смешались все пути:
Тайного врага не отличить от друга…
И стоять нельзя, и некуда идти…
Здесь — навис обрыв, а там — развалин груда;
Здесь — зияет ров, а там — торчит стена.
В стане вражьих сил — ликующий Иуда:
Страшный торг свершен, и кровь оценена.
Братья, песнь моя повита злой печалью,
Братья, голос мой — души скорбящей стон, —
В жуткой тишине над беспросветной далью,
Ободряя вас, пусть пронесется он.
Братья, не страшна ни злоба, ни измена.
Если в вас огонь отваги не потух:
Тот непобедим и не узнает плена,
Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух.

Порой мне кажется, что я схожу с ума,
Что разорвется грудь от непосильной муки.
Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,
Скорблю, но скорбь моя — нема!
Сегодня, как вчера, — одни и те же вести:
Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть!
Врагом, ликующим в порыве дикой мести,
Все попрано — закон, свобода, совесть, честь!
Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!
Остановитесь же, злодеи, палачи!»
Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:
«Молчи!»

Ночной порой, когда луна
Взойдет над темными лесами,
Внимай: родная сторона
Полна живыми голосами.

Но, зачарованный волной
Ночных напевов и созвучий,
Прильни к груди земли родной,
Услышишь ты с тоскою жгучей:

Среди лесов, среди степей,
Под небом хмурым и холодным,
Не умолкает звон цепей
В ответ стенаниям народным.

По просьбе обер-прокурора,
Дабы накинуть удила
На беглеца Илиодора,
Шпиков испытанная свора
Командирована была.
Шпики ворчали: «Ну, дела!
Почесть, привыкли не к тому мы!
Гранить панель, торчать у Думы,
Травить эсдека иль жида —
Наш долг святой, — а тут беда:
Паломник, мол, и все такое.
Паломник в холе и покое
В палатах вон каких сидит!
А „не найти“ его — влетит,
„Найти“ — влетит, пожалуй, вдвое!»

Кукушка,
Хвастливая болтушка,
Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
О чем попало.
Что ни взбрело в башку.
Сначала то да се, по общему примеру:
Врала да знала меру.
Но под конец — поди ж ты! — соврала,
Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! —
Кукушки все тут в крик наперебой. —
Скажи ж скорей, каков орел собой?
Чать, туча тучей?!»
«Ну, это — как кому, — хвастуньи был ответ, —
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нем нет.
Чего бы нам недоставало:
Те ж когти, клюв и хвост.
Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер — и крылья и макушка…
Короче говоря,
Чтоб слов не тратить зря:
Орел — не более, как крупная кукушка!»