Луис Камоэнс - Лузиады. Сонеты

Но слава мне, пускай я побежден!

Колокола сзывали в Божий храм,

И люди шли, как реки льются в море,

Чтобы того прославить в общем хоре,

Кто указал пути к спасенью нам.

Но притаился бог незрячий там,

И я в груди стрелу почуял вскоре,

И он сломил мой разум в жарком споре,

Прекрасный лик явив моим глазам.

Язычник одолел меня во храме,

Но я в душе не чувствую укора,

Слепого супостата не кляну.

Я дал ему обвить меня цепями,

Я славил этим Вас, моя сеньора,

И жаль, что прежде не был я в плену.

Однажды нимфа Силвия по чаще

Брела и, отдалившись от подруг,

На дерево залезла, вздумав вдруг

Сорвать цветок, в его листве горящий.

Зайдя в ту рощу и решив, что слаще

Прохлады не найти, на тот же сук

Повесил Купидон колчан и лук

И лег, пережидая зной палящий.

Не медлит нимфа и спешит украсть

Смертельное оружье: бог строптивый

Беспомощен в минуты забытья.

Из глаз ее пускает стрелы страсть.

Бегите, пастухи, покуда живы!

Лишь я останусь: в смерти жизнь моя.

Младому пастуху в часы заката

На память Терциана 728приходила.

Пастушка красотой его пленила,

И он терзался, яростью объятый.

«Не в женском чреве ты была зачата,

Не женщина на свет тебя явила,

Тебя тигрица дикая вскормила,

И средь зверей ты выросла проклятых.

К тебе взываю, мой кумир прекрасный,

Внемли моей тоске неутолимой

И снизойди к мольбе простой и страстной.

Но, видно, горьким гневом одержимый,

Господь создал навек меня несчастным,

Тебя же сотворил неумолимой».

О, как, томясь в страданьях бесконечных,

Я чуткою душой изнемогаю!

Любовь, отраду, молодость теряю,

И обречен терзаньям я навечно.

Коль к ветру обращаю взор сердечный,

То вдребезги надежды разбиваю,

Коль вновь кумир для сердца сотворяю,

То разум восстает бесчеловечный.

И мне мои мытарства не под силу.

Не выразить бессильными словами,

Как сердце надрывается от боли.

И дух мой обращен в живое пламя,

И жизнь мне безотрадная постыла,

И лучше солнца мне не видеть боле.

Латоны вещий сын, чьим светом мгла

Повержена во прах, убил злодея

Пифона, отвратительного змея,

За все его жестокие дела.

Убил стрелой — но самого стрела

Сразила золотая, чтоб, робея,

Он клялся в страсти дочери Пекея,

Которая в Фессалии жила.

Но тщетно он прельстить ее пытался

Своею силой, властью, красотою,

Искусством тонким, редким мастерством…

Уж если Аполлон ни с чем остался,

Влюбившись в нимфу, так чего же стою

Я, смертный, рядом с вами, божеством?

Едва лишь Феб уснувшие вершины

Позолотил немеркнущим сияньем,

Помчалась в рощи чистая Диана,

Ища в охоте радости невинной.

Спускаясь с гор в прохладные долины,

К Анхизу поспешая на свиданье,

Венера изрекла в негодованье,

С сестрою продолжая спор старинный:

«Пока ты в чащах сети расставляла,

Оленям резвым плен готовя вечный,

Сердца мужей пленяла я проворно».

«Достойнее, — Диана отвечала, —

Оленей в сети уловлять беспечных,

Чем в сети мужа угодить 729позорно».

Когда любимый изменил, солгал,

Простить не в силах пастуху обмана,

Взяла в мужья подпаска Далиана,

За грех чужой себя же наказав.

Доверчивую нежность, кроткий нрав,

Цветенье щек, пылающих румяно,

Отравит время поздно или рано,

Но жизнь с немилым горше всех отрав.

Прекрасный плод сорвали злые руки,

Завял в пустыне стебель горделивый,

Весенний луг холодной стал скалой.

Нарушенная клятва, боль разлуки,

Неискренняя страсть, расчет фальшивый

Сгубили прелесть красоты былой.

Вновь Далиана, взяв веретено,

Расплакалась без всякого предлога;

Вновь Лаурениу гнетет тревога,

И ревностью чело омрачено.

Она любила Силвиу давно,

Но ей закрыта к милому дорога;

Когда своих забот на сердце много,

Чужим не соболезнует оно.

И Лаурениу рыдает, горе

Не в силах пережить, и вместе с ним

Рыдает лес, его печали вторя:

— О, почему угодно судьбам злым,

Чтоб жили в несогласье и раздоре

Два сердца, чей союз нерасторжим?

Она прекрасней херувимов рая,

В ней все, чем вправе Небеса гордиться.

Лица румянец роз не устыдится,

Веселой Красотой обворожая.

А век хрусталь — оправа глаз живая,

И черной инкрустацией — ресницы.

Как бы зеленый свет из них струится,

Лишь зависть, не надежду вызывая.

Хоть нежность, ум и доброта готовы

У Красоты похитить самовластье,

От свойств души она еще прелестней,

И сердце, полюбив свои оковы,

Под звон цепей поет свое несчастье, —

Так нереида бурю славит песней.

Когда я пел в своем отдохновенье,

Сказал мне Сильвио, бредущий стороною

(Тот Сильвио-пастух, что с мудростью такою

Читает в будущем, услыша птичье пенье):

«Знай, Мёрис, рока темного веленье:

Два волка в день один придут одной тропою,

И звонкий голос твой замрет под их пятою,

И чистое тебя покинет вдохновенье».

И было так: один напал на стадо,

Что я имел и пас с таким стараньем,

Надеясь на судьбы обильные щедроты;

Другой унес полей веселых чадо,

Овечку милую, предмет моей заботы,

Навек наполнив душу мне страданьем!

Огонь, на восковом дремавший ложе, 730

Восстал, с огнем любви смешавшись вмиг,

Когда, взглянув на Ваш прекрасный лик,

Увидел свет, со светом солнца схожий.

Сдержать не в силах трепета и дрожи,

В удвоенном порыве, 731смел и дик,

Стремясь обнять Вас пылко, он приник

В палящем поцелуе к нежной коже.

Блаженна страсть, что жар свой донесла

До глаз, где скрыты прелести такие,

Какими целый мир сожжен дотла!

В Вас, о сеньора, влюблены стихии,

Поэтому свеча и обожгла

Снег, обжигающий сердца людские.

По прихоти природы, в грубой ткани 732

Сокрыта от обманов и измен

Девичья прелесть, чтоб соблазн и тлен

Не смели помышлять о юном стане.

И все ж не скрыть монашеской сутане

Сиянья взора вашего; блажен,

Кто был им поражен и, сдавшись в плен,

Находит сладость в нанесенной ране.

А тот, кто тщился сохранить покой,

Увидев вас, потом поймет с испугом,

Что невозможно справиться с тоской,

И, гибельным поверженный недугом,

Почтет за честь, чтоб красоте такой

Амур победу отдал по заслугам.

Так поражает облик Ваш, Кибела,

Так ярко впечатленье чистоты,

Что Ваши лучезарные черты

Сама Природа перенять хотела.

Кто видел, как уверенно и смело