Осип Мандельштам - Стихотворения (1908-1937)

9 марта 1937, Воронеж

***

Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя: Узел жизни, в котором мы узнаны И развязаны для бытия. Так соборы кристаллов сверхжизненных Добросовестный луч-паучок, Распуская на ребра, их сызнова Собирает в единый пучок. Чистых линий пучки благодарные Собираемы тонким лучом, Соберутся, сойдутся когда-нибудь, Словно гости с открытым челом. Только здесь, на земле, а не на небе, Как в наполненный музыкой дом, Только их не спугнуть, не изранить бы Хорошо, если мы доживем. То, что я говорю, мне прости. Тихо, тихо его мне прочти.

15 марта 1937, Воронеж

Тайная вечеря

****************

Небо вечери в стену влюбилось Все изрублено светом рубцов Провалилось в нее, отразилось, Превратилось в тринадцать голов. Bот оно, мое небо ночное, Пред которым как мальчик стою, Холодеет спина, очи ноют, Стенобитную твердь я ловлю. И под каждым ударом тарана Осыпаются звезды без глаз, Той же вечери новые раны, Неоконченной росписи мгла.

89

***

Заблудился я в небе, - что делать? Тот, кому оно близко, ответь! Легче было вам, дантовых девять Атлетических дисков звенеть, Задыхаться, чернеть, голубеть...

Если я не вчерашний, не зряшний, Ты, который стоишь предо мной, Если ты виночерпий и чашник, Дай мне силу без пены пустой Выпить здравье кружащейся башни, Рукопашной лазури шальной.

Голубятни, черноты, скворешни, Самых синих теней образцы, Лед весенний, лед высший, лед вешний, Облака - обаянья борцы Тише: тучу ведут под уздцы!

19 марта 1937, Воронеж

Кувшин

******

Длинной жажды должник виноватый, Мудрый сводник вина и воды На боках твоих пляшут козлята И под музыку зреют плоды.

Флейты свищут, клевещут и злятся, Что беда на твоем ободу Черно-красном - и некому взяться За тебя, чтоб поправить беду.

21 марта 1937, Воронеж

***

Украшался отборной собачиной Египтян государственный стыд Мертвецов наделял всякой всячиной И торчит пустячком пирамид.

Ладил с готикой, жил озоруючи И плевал на паучьи права Наглый школьник и ангел ворующий Несравненный Виллон Франсуа.

Март 1937, Воронеж

90

***

Гончарами велик остров синий Крит веселый. Запекся их дар B землю звонкую. Слышишь дельфиний Плавников их подземный удар. Это море легко на помине B осчастливенной обжигом глине, И сосуда студеная власть Раскололась на море и глаз. Ты отдай мне мое, остров синий, Крит летучий, отдай мне мой труд, И сосцами текучей богини Напои обожженный сосуд. Это было и пелось, синея, Много задолго до одиссея, До того, как еду и питье Называли "моя" и "мое". Выздоравливай же, излучайся, Волоокого неба звезда, И летучая рыба-случайность, И вода, говорящая "да".

1937, Воронеж

***

О, как же я хочу, Нечуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем! А ты в кругу лучись,Другого счастья нет, И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шепотом могуч И лепетом согрет. И я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шепотом лучу Тебя, дитя, вручу.

27 марта 1937, Воронеж

91

Стихи о неизвестном солдате.

****************************

(1) Этот воздух пусть будет свидетелем Дальнобойное сердце его И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна, вещество.

До чего эти звезды изветливы: Все им нужно глядеть - для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна вещество.

Помнит дождь, неприветливый сеятель, Безымянная манна его, Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой.

Будут люди холодные, хилые Убивать, голодать, холодать, И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат.

Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилою Без руля и крыла совладать,

И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет.

(2) Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры, И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами Ядовитого холода ягодами Растяжимых созвездий шатры Золотые созвездий миры.

(3) Сквозь эфир десятичноозначенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число опрозраченный. Светлой болью и молью нулей.

А за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем Весть летит светлопыльной дорогою И от битвы вчерашней светло.

92

Весть летит светопыльной дорогою Я не Лейпциг, не Ватерлоо, Я не битва народов. Я - новое, От меня будет свету светло.

В глубине черномраморной устрицы Аустерлица погас огонек Средиземная ласточка щурится, Вязнет чумный Египта песок.

(4) Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задешево Притоптали траву в пустоте, Доброй ночи, всего им хорошего От лица земляных крепостей. Неподкупное небо окопное, Небо крупных оконных смертей, За тобой - от тебя - целокупное Я губами несусь в темноте. За воронки, за насыпи, осыпи По которым он медлил и мглил, Развороченный - пасмурный, оспенный И приниженный гений могил.

(5) Хорошо умирает пехота, И поет хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой швейка, И над птичьим копьем Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной. И дружит с человеком калека: Им обоим найдется работа. И стучит по околицам века Костылей деревянных семейка Эй, товарищество - шар земной!

(6) Для того ль должен череп развиться Во весь лоб - от виска до виска, Чтоб его дорогие глазницы Не могли не вливаться в войска. Развивается череп от жизни Во весь лоб - от виска до виска, Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится Чаша чаше, отчизна - отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья - шекспира отец.

93

(7) Ясность ясеневая и зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнем. Нам союзно лишь то, что избыточно, Впереди - не провал, а промер, И бороться за воздух прожиточный Это слава другим не в пример.

И сознанье свое затоваривая Полуобморочным бытием, Я ль без выбора пью это варево, Свою голову ем под огнем?

Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

Слышишь, мачеха звездного табора Ночь, что будет сейчас и потом?

(8) Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: - Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором... И,в кулак зажимая истертый Год рожденья с гурьбой и гуртом, Я шепчу обескровленным ртом: - Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном. Ненадежном году, и столетья Окружают меня огнем.

1937, Bоронеж

***

Флейты греческой тэта и йота Словно ей не хватало молвы Неизваянная, без отчета, Зрела, маялась, шла через рвы.

И ее невозможно покинуть, Стиснув зубы ее не унять, И в слова языком не продвинуть, И губами ее не размять.