Яшка казанова - стихи

это – не любовь вовсе. это – ралли париж-даккар.
здесь все очевидно безумцам и дуракам.
не называй нас иначе, не смей.
ах, хочешь красивостей, тогда – зови это страстью.
твой рот так ярок и так несмел...
причем тут любовь? за окном «да здравствует!»
и ор парижаночек. твой слюдяной оскал
ласкал десятки других оскалов. ла скала
стоит неподвижной скалой в миланской мыльнице.
там кто-то поет твои стоном, но не менят лица.
при чем тут любовь? просто курятник, и мы – в яйце,
как близняшки отчаянно нагло совокупляемся.
я без тебя уже не выживу. это факт.
но гонщики бьются за десять кругов до финиша.
хочешь ребенка? бэйбика? джаст фор фан.
хочешь? заказывай... я добровольно выношу,
отдам тебе все. и всех, кто был до тебя,
сложу гербарием в кляссер тисненой шкуры.
причем тут любовь? по бедрам твоим – табак
я много курю, легкие штукатурю.
при чем тут любовь? ты не сможешь спать не со мной.
другое плечо не примет правильной формы
твоей головы, но только подушку сомнет,
оставит запах еденький, канифольный...
при чем тут любовь? мы только срослись в плавниках
и боремся сами с собой в изумительном танце.
ты плачешь? любимая? весомое небо никак
не может отвыкнуть от вечных дождливых нотаций.
2001/05/14

остываю, оставаясь для тебя нелепым спазмом,
как предродовым, но это уничтожит анальгетик.
мы с тобой насочиняли десять тысяч теплых сказок,
десять тысяч дивных сказок, детских сказок для бездетных.
мы с тобой нарисовали восемь глобусов испаний,
двадцать глобусов шотландий на пергаментной странице.
мы с тобой топтали небо босиком и засыпали,
нагулявшись до мозолей розоватых круглолицых.
не связав друг друга кровью, не убив друг друга кухней,
остываем, оставаясь фотоснимками в блокнотах.
так проходит третье лето. в рыжий выгорели кудри
узколобого мальчишки. гугенота.
2001/05/16

тебе изменяя в сегодняшнем сне,
не в меру осеннем для мая,
мне трудно вытаптывать слабенький снег,
забившийся между домами.
от либидо, густо замешанного на боли и страхе
от желания познать твое прошлое собственной плотью
от дрожи в коленях (как отзвук ее набоек, звенящих старательно
когда она идет по подъезду дома напротив)

твой голос незыблемо манит меня.
как крыса на дудкины просьбы,
бреду. очень больно тебе изменять
от голода или мороза (?)

не дай мне исчезнуть. сцепи нам края
большой хирургической скобой.
я очень чужая и очень твоя.
прости, этот случай особый –
нам нужно суметь доползти по росе
пусть рваной, порывисто-сиплой.
насилие духа больнее из всех
мной нежно любимых насилий.
2001/05/18

я срываюсь темной птицей
тихой, дикой, нелюдимой.
нелюбимой, но напиться
мне тебя необходимо.

пусть воруя по-вороньи,
по-сорочьи, по-собачьи...
тонким клювом небо рою –
будто ангелы рыбачат

и находят грозном, грязном,
грозовом до спазма небе:
синий пруд, покрытый ряской,
в нем усопший академик,

как офелия. а мне бы
до тебя дорваться клювом,
тем, что тщетно роет небо.
как упорно птицы любят...
2001/07/11

на маковке мальчика – чертово яблочко
дрожит. и колышется челочка редкая.
текучие жилки – по девственным ямочкам.

не плачьте, гражданка каренина.
каждому – своя смерть,
вам напомнить о железнодорожниках?
они пашут в четыре смены,
а тут вы с печальною рожею...
короче, оставьте лирику:
делириуму – делириумово.
на канатчиковой даче
без умолку ржут и плачут.

значит – мальчик чувствует порох?
отец бъет без промаха
(заслуга верного промо,
а если струсил пацан – вон из дома!)
прерывиста речь его.
ах, как бы сберечь его,
вильгельмовотеллева.
по телу – метель. его
худые ключичные косточки
чижиками подпрыгивают.
глаза боязливей козочкиных,
но как все вокруг бодры. его
ноги впились в чернозем,
а нам, страхам, это до фени.
мы по кромке стрелы ползем
за сладким юным трофеем.

струйка янтаря – под ноги,
вот такие мы, страхи, подлые.
умирай, пока молод, юноша!
ну, чего ты волнуешься?
папа яблоко разорвет,
сын останется жить до старости,
станет главным из воевод,
обженится на красавице.

а мог бы нарциссиком сгинуть
и не жить, отца ненавидя
за страх, пережитый под дубом
в каком-то описанном детстве.
2001/05/18

ладони мудростью закоптила
и преднамеренно рот свела.
я никогда не любила тыла
тугого ноющего сверла.

а ты волнующе совершенна
мне стать бы сталью и жить, как сталь,
но я – морщинки на теплой шее
до ста считаю, до ста... до ста...

и каждой – что-то. почти молитву.
но ты спокойна, ты спишь со мной.
я никогда не любила лифты
где сразу первый. без кнопки «ноль».
2001/07/16

горло сужалось еще до возгласа:
разница местоимений значима.
«ты» вместо «я» – откровенья возраста.
поцелуи интимны (сравнимы с заначками
мелких купюр) – дотянуть до вечера,
до выдоха в подключичное таинство.
горло сужалось, текло доверчиво
неразборчивым словом «отдайотдайсямне».
четки разлук с ахматовским пафосом:
перебираю минуты по косточкам
вишни, черешни – красными пальцами,
желтыми пальцами абрикосовыми.
пальцами светофорных цветов...
2001/07/30

все, я иссякла, я скорчилась червем
ежевечерне страх обновляя,
но засыпая ежевечерне –
в нежности. горло, сведенное лаем,
плачет по-волчьи, по-детски, по-бабски.
все, я иссякла. старым маршрутом
пальцы текут к сигареткам болгарским
на подоконнике. тонкие руки
девочки давней не трогают вовсе,
тлеет табак в обессилевших легких.
как новобранец, я падаю: осень
заплесневевшая, в сером налете.
силюсь не то, чтобы выжить, скорее –
не умереть. в переулках приютских
заболеваю, сгораю, старею...
все, я иссякла. мне трудно даются
даже слова.
2001/08/01

ты тоже это видел, мальчик мой:
над городом, истерзанным чумой,
нагая смерть беременного солнца
и зверь рогатый, выкраденный мной,
покуда здесь так сладостно-темно,
на водопой стремительно несется.

точнее – это я его несу,
сломав хребет и горло – но... не суть... –
там есть вода, а он почти что высох.
и каждый куст нас ссадиной клеймит.
куст, как и всё, был порожден людьми,
и в этом я подозреваю вызов.