Яшка казанова - стихи

любили, ревновали неустанно:
помадный рот багровей всяких ран.
о детские счастливые романы
в развалинах заброшенных веранд.
о детские постыдные секреты;
песчаны руки, липки, горячи...
но, впрочем, все забудется за лето –
на даче черные ученые грачи,
на даче воздух дерзко пятки режет,
дурманит пятилетние умы.
на даче так легко проснуться нежной
от запотевшей сеновальной тьмы
и целый день с глазами взрослой птицы,
лопатки напрягая за спиной,
запрятывать под черные ресницы
ночной, случайно пойманный разбой...
но, претерпев разлуки и любови,
по осени вернуться в детский сад,
чтоб обсуждать с простой нехитрой олей
достоинства украденных помад.
1999/01/03

а из самых глубин,
из моей груди
теплой рыбкой вспорхнул поцелуй один.

и трепещет во рту –
серебриста ртуть,
ядовита. одной опасно глотнуть.

ах, плавник остер –
мой язык истерт.
ну же, выпусти рыбку в твоих рук простор.

и – о! верх блаженств!
этот царственный жест.
и сладость, и кровь – все равно уже.

облегченья вскрик –
распугаю рыб(!)……………
на твоем запястье блестит плавник,

ищет алый грот,
и втекает в рот,
жжет и режет, и – ах! – дохнуть не дает.

но, суля мне смерть,
новых рыбок сеть
поднимается вверх, чтоб к губам взлететь...
1999/02/08

ах, пощечина жарче жести.
от пощечин плавится жесть.
ну, ударь меня, в каждом жесте
кастаньет повторяя жест.
ну, ударь меня – каждым пальцем
в пять багровых полос у рта...
это ты называешь танцем?
эту ты называешь та?
ну, ударь, разбивая губы
в кровь. о, кровь андалузских жил...
помню, – как эти пальцы любят,
так, как бьют. из последних сил.
1999/02/10

мама – анархия. папа – стакан портвейна.
неважно в кого. главное, чтобы – вера.
в соседнем подъезде девочка вскрыла вены.
впрочем, обыкновенно.

кто-то кого-то кем-то как-то куда-то.
мир на вкус волокнист, как сладкая вата.
я надеваю шинель погибшего брата –
великовата.

свобода – не что иное, как свойство плоти,
входящей в плоть. так в дерево входит плотник,
кусая ус, кроша – за ломтиком ломтик –
уставший локоть.

это спираль. до старости трое суток.
нужно успеть собраться: баулы, сумки,
билеты, белье, ребенок, кастрюли с супом,
течная сука,
красное платье, хлыст, высохший дилдо,
бумажник коришнево-желтый, из крокодильей
кожи. кассета с джиной гершон и дженнифер тилли.
места хватило?

и все наладится. будут новые крыши,
новые здания – выше, выше и выше.
а если не нравится – встал, извинился, вышел:
мы же «на вы» же.

и я научусь бг почитать за бога.
кричать с амвона, хотя тепло и не больно.
пора взрослеть, ценить подругу под боком.
искать работу.

завтра покончу с язычеством, сплюну мантры.
девочка вскрыла вены куском диаманта.
мама – анархия. какое нам дело до мамы?
крови мало.
1999/03/09

ах, настурции, традесканции.
дачный домик цветет неистово.
мы с тобой занимались танцами.
мы цитировали вертинского.

пруд, уставший от посетителей,
в ярких бабочках, в ясных лилиях.
медальончики с нефертити, и
золотые цепочки длинные.

«отвернись, я поправлю лямочку...»
и от вспыхнувшей вмиг пощечины
вкус во рту. непременно яблочный.
«я влюбилась. влюбилась? еще чего!»

наши бабушки в чем-то бежевом.
под столом колено ласкать тебе.
крем-брюле на десерт. под брежневым
белый стол. ришелье на скатерти.

объяснения – мягче пальчиков.
отношения сплошь на греческом...
две сапфо глядят с фотокарточки:
галя ганская, нина заречная.
1999/04/13

болен каждый, кто прикоснется
к вашей руке губами.
медленно, как от бессонницы,
мучительно погибаю.

натюрмортик музейно-редок
и для вас, меня не любившей:
на сливочном блюде с креветками
пенсне, забытое бывшей.

ах, чулок с ползущей резинкой
так кокетлив. весело-гадко.
замолчите о минизингерах
и послушайте о вагантах,

покусайте на пальце жилку
закажите вина. и мяса
непрожаренного, не жирного:
я вам буду читать гюйсманса,

жарко сглатывать окончанья,
чтоб свело вожделеньем скулы
но, очнусь. замечу нечаянно,
что секьюрити спит на стуле.

вечер тягостен и обманчив,
переулки греются регги...

сладко губы глинтвейном смачивать
в буфетике галерейном,
а на входе, раскланявшись с диксом,
завернуться в пальто поглубже.

в этом сумраке чтят традиции.
и никто никому не нужен.
1999/09/25

она пьяна, она похожа на черта.
ей восемь лет, несмотря на морщины и седость
климт. золотая рыбка. и облаченный
в облако – двор. и взгляд вороватый соседа.
она резка, она, похоже, устала
ей хочется спать..., и спать... испаряясь спиртом.
климт. квадратные ласки. не по уставу
нежная боль. мое неслышное: спите?
спите.
1999/10/02

все, чем закончимся, я унесу с собой:
полоска на бедрах, корабль над головой,
цаплей в изгибе неба подъемный кран.
ты не заметишь. четыре часа утра.
и город, чужой и нежный ко всем чужим
беззвучно прольется из синеватых жил.
1999/10/02

и кто-то в закусочной требовал пудинг...
мы землянику сажали под пулями.
смеялись, нащупав чуть выше кармашка
на синей рубашке кровавое пятнышко.
чуть выше кармашка с билетом трамвайным.
мы пели. мы песнями разговаривали.
соседи с других баррикад возмущались
внезапному, в ягодных брызгах, отчаянью.
отчаянью-счастью. дитя в бескозырке,
серебрянорукое и безъязыкое,
нам приносило воды из под крана
с осадком. сиреневым в желтую крапинку.
война танцевала на старой эстраде
под музыку африки. или австралии?? –
на помню по карте. красивое место,
растоптанное в земляничное месиво.
война улыбалась породисто-хищно
и все норовила до самого личного
добраться ладонью. валютная шлюха.
животных спасали снотворным и шлюпками,
летящими в воду поспешно и нервно.
войну забавляло все это, наверное.
седые матроны и сэры в крылатках
за наши рубахи упрямыми лапками
цеплялись. и мы невоспитанно, дико
от них откупались едой земляниковой.
мы верили в небо, в достоинство сосен,
в то, что непременно порушим отцовское,
в совокупленья, в каминные камни,
в возможность минуту схватить фотокамерой.
война нам кричала: вы – дети, вы – боги,
вы – то, что осталось от мертвых, не более...