Яшка казанова - стихи

мы называли дни недели
любимых женщин именами.
и связывали нас не деньги,
хотя на деньги нас меняли.
меня, тебя... но то, что между,
что так высокопарно прочим,
цепялось даже за одежду,
бесперебойно кровоточа.

мы жили порознь и вскоре
на пальцах отмечали встречи,
и что-то нежно-воровское
прослеживалось в каждой. резче
был дым для глаз, и сок для тела
был все тягучей, ядовитей.
я снова в прагу улетела,
когда ты уезжала в питер.

и только дворикам московским,
нас не предавшим ни на йоту,
казалось: в небе слишком скользко
и слишком тесно самолету.
внезапность сумрачных посланий
сменялась выдохами трудно.
мы двигались, пожалуй, к славе
и снова встретились друг с другом.
и жизнь, смешно, как алкоголик,
стараясь избежать агоний,
качнулась влево. бродский вздрогнул
и передвинул стрелки строго
по часовой.
2001/02/15

напалмом нежности выжег себе клеймо,
слюну глотал язвительно, как лимон,
не морщась, хотя ее желтоватый яд
был неизбежно губителен для меня.
и я подыхал, откровенно и горячо.
она, если честно, в общем-то, ни при чем:
всему свое время, а если времени нет,
хотя бы деньги: сортир, сутенер, минет.
сплетенье пальцев было для нас с тобой
родным гамаком… ну, было, и что с того?
я память рвал на тысячи мелких дат,
чтоб стать иным, чтоб в небо стихи кидать.
а вечером улицы тонут в обильи лиц…
и я шагаю, пропойца и беллетрист,
и бывший любимый, что тоже – почти погон.
какое хамство – жаловаться на погоду.
2001/02/15

похмельный синдром равносилен взгляду
уже не любящему. уже.
стели мне жестче. приду и лягу,
ладони буду на свечке жечь,

чтоб ты парафиновым откровеньем
на пальцы мне трогательно сползла.
столетний дворник – стоглавый веник,
а в прошлом тоже почти что злак.

как я с тобой. бесполезный, бывший,
но так и не сбывшийся. тишина.
ты спишь, ты не ждешь меня, ты не дышишь,
ты смысла дыхания лишена.

и в дряблых ладонях седую ласку
я вынесу прочь. мне пора, пора.
запомню: твой рот широко-атласный,
чрезмерно вывернутый от ран

в нежнейшем «спасибо». портрет настенный
меня осудит десятком дул.
последний визит. самострел. спасенье.
стели мне жестче. я не приду.
2001/02/15

марионеток хрупкие суставы
трещат в борьбе за место на подмостках.
мы так надежно безнадежно сбиты в стадо,
что даже самым потаенным мозгом
вообразить себе способны только
самих себя, ютящихся по норам.
что третий глаз, полынная настойка,
что карты таро, тертый вид которых
нам открывает слабо-воспаленный
гадалок разум. как смешно и пусто:
ложимся спать, храня в уставших легких
дышать взахлеб забытое искусство.
и пробуждаясь в теплом чреве лета,
натягиваем джинсы из вельвета,
кроссовки, майки – строго по погоде,
я голоден. и никуда не годен.
я не в строю.
2001/03/05

забудьте древнегреческие мифы,
из-под туники брызнувшие ноги...
сварите суп, котлетами кормите
его уставшего. для вас все это внове,
все непривычно, что отнюдь не значит –
неподходяще. будьте с ним глупее.
из давних подсервантовых заначек
Постройте дом и в доме кофе пейте,
и радуйтесь, что скоро выходные,
что до зарплаты дотянуть удастся....
(...ах ночь была ах робко зубы ныли
ах много табака не разрыдаться б...
какого черта ты решила: «пристань»?
я мог бы воздух вскипятить любовью...
...ах девочка мне предлагала рису,
спасая от тебя и от работы...
какого черта ты оставила зубную
ну, боль – естественно, но щетку – это слишком...)
и древнегреческие мифы позабудьте:
«орест? припоминаю... по наслышке...»
2001/02/16

он готовился к смерти тщательно-щепетильно.
я наблюдала за ним из соседней гримерки.
ласково гладил щетину,
уже походил на мертвого,
но весьма притягательного, этакого дон жуана.
вероятно, каждая желала быть такому желанна.
в темно-фиолетовый увел кромку век –
растушевал мизинцем.
чтоб не нервничать и не злиться,
выкурил марихуаны, затем на карте кувейт
обнаружил и выпалил пару дротиков дартса –
перед смертью всегда неосторожно хочется драться.
за окном цокольного этажа
чьи-то каблучки цокали.
он уже их не видел, эх, как жаль...
а девочки весенними плылитаяли соками...
он уже их не видел, он голень, бедро, крестец
вправлял в тонкокожие черные латы брюк.
селезенкой чуял, какая дивная степь
предстоит ему этой ночью по календарю.
я в дверную щелочку подглядывала
согнувшись и неуклюже откинув зад.
в партере уже публика, говорят. говорят, нарядная,
расписная, говорят – даже режет глаза.
он соблюдал этикет: в тон рубашке меловано-белым был,
с отражением в трюмо упрямо сталкивал лбы,
прощаясь с лицом, которое столько лет
носил на себе среди одиночества и коллег.
а мне было пора на сцену.
2001/02/16

к деликатесам она привыкала легко и вскоре
яишшницу из оранжевого солнечного желтка
могла в лицо ему запустить во время ссоры,
хлопнуть дверью навылет и пойти по мужикам.
а он, идиот, продолжал every morning вылизывать с небосклона
излишнюю облачность, плавно переходящую в дождь,
чтоб ей не было грустно от пасмурного и злого
февралика, когда по утрам она заводила свое авто.
не то, чтоб он был неудачник или через чур начитался уайльда.
не то, чтоб она была сукой настолько, чтоб использовать тыл.
но так сложилось, ма шер, и оба не виноваты.
ни я. ни ты.
2001/02/19

режу лопатки в поисках крыльев:
где-то же жалили, где-то же были.
шкуру – на шубу, клыки – на подарки.
ты испугалась? не нападаю.

падаю, пулей навылет отмечена...
комья земли и помельче, помельче, ну,
сыпь, не стесняйся. я так благодарна
пуле, а то, что навылет – подавно.

легкость отныне лишь признак прощанья.
режу лопатки... нежней... затрещали
и вырываясь из кожи, из пыли
тысячи кож, обнаружились крылья.

больно и сладко, и солоно нёбо.
движенье без тела размашисто-ново.
я брежу тобой бездыханно и мертво.
как швейной машинки стук, звук пулемета...

девочка, нежность цветущих актиний,
ты очень любима. так не любили
даже христа...
2001/03/02

ладони плоскость густо собой орошаю.
правила боя с тобою не оглашаю.
коррида вслепую – все что осталось обеим.
дрожит мулета рубиновая, робеет.
мой первый шаг по песку (или, проще – снегу).
белки наливаются кровью, но их краснее
закат, текущий густо по краю марта.
твой первый выдох – катастрофически мало.
танцуй во мне, как рыбка. прокушен невод.
на каждом пальце чешуйки, на каждом нерве.
никто не сдастся, бандерильеро бессилен.
глазами друг друга вымотали, взбесили,
и лед, от нас оставшийся, тает ало.
ты помнишь, как зима весну доедала?
2001/03/06