Наталья Загвоздина - Дневник

Чей голос, что рябь на водах,
глубоких и мелких,
и жернов, которым вот так
ворочает мельник,

засыпавший зёрна в помол,
до спазма, до сути,
и чьей горловины помост
до шёпота сужен, —

растёт, на глаза невелик,
на древе без порчи,
и весть! – камнетёс, ювелир —
так выделан прочно.

Венценосный разворот львиности венецианской.
На венчанье разведёт, по невинности, цыганка
молодого… Знает дно голубых кровей лагуны,
как свинцова тяжесть ног, глубоки души лакуны…

Нам же набережной плеск,
плашка вымытой монетки
да подвытертая плешь
под волной травы… На Невской

было паперти точь-в-точь,
где гулял живой Иосиф…
И выстраивались, в тон,
все пути вперёд, по оси,

до Венеции во львах
золотых, с краплёной метой
голубиной… Жизнь – бульвар,
где отмеченным – не место…

Уплывать на Остров и
обретаться рядом с теми,
чью успело отравить
кровь бесстрастное растенье

веницейское. Живи! Карнавалься, прячь под кобальт
дно гондолы, небосвод…
И открой, что кто б из нас ни пинал тебя подковой,
до исхода «не был свой».

Я помню в лагуне закат
и глас гондольера.
Небесного лунным захват,
рисунок гондолы… Соха
в воде островного вольера.

Я помню её борозду,
податливый воздух
мелодии, пенью… Воздух
над городом, тянущим мзду
в свидании позднем…

Уходим под воду, в печаль
заката и сини,
но плавимся в тех же печах…
Где ей – стеклодува печать,
нам – купол России.

…И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом…

Куплю в киоске прессу, языка
не зная, на причал спущусь без цели
и тут же окажусь внутри гулянья,
беспечного до… (нету). И плыву…

Часы смещают город на закат,
меняя, без смущенья, мизансцены…
Тот абрис испарился, новый глянул…
Вся жизнь, как этот берег, на плаву…

Наследники Венеции! В трудах
и буднях добывая хлеб и соли,
по новой зазываете туда,
кропя неиссыхающим иссопом … [1]

Счастливая игрушка! Где по сонным
палаццо шарят волны, а не тать…
Где свет из созерцанья света соткан
и нет обозначения у дат…

Прихотливая шкатулка
открывается не сразу —
долго лодочка-шатунья
заморочивает разно…

Что положено в шкатулку,
вынимается не скоро,
но не вынешь и не скроешь
навсегда, что эхом гулко…

Лишь «по водам ступая», зорче зрячих,
то прямо, то в торец,
заглядываешь под покров, вскрывая ларчик:
Венеция – Ларец!

Не столкнуться лбом с великим,
перетяжкою каналов
продвигаясь вглубь на ощупь!

Натянув на грудь «вериги»
из проверенных анналов,
не по росту жизни тощей…

Суть сегодняшней, торговой
(спи, купец венецианский)…

Век предательски торопит…
И изъян души – цианист.

На Сретенье поспешествовать! – в Дом,
где всё, что без избытка, и живот
не делится на части, и не вдоль,
а вкупе сочетается – живёт,
совместно оставаясь – дар и долг.

На Сретенье февральское, в пургу
российскую, престранную теперь,
когда невысыхающий сургуч
на сердце положен – печать потерь;
и Старец, безголосый, дал терпеть

обет за всех… Иди, мой друг, туда!
Бросай волов, именье – позабудь
своё, что ближе к телу, и удач
не жди неукоснительных… Обуй,
чем Бог послал, любезную судьбу…

Так выбежать на Сретенье под снег,
соскучившись по белому, по не
земному, холодящему ладонь,
но греющему накрепко как часть

ушедшего, живущего во сне
и памяти, и плавая по ней,
спускаясь, без дыхания, на дно,
аквариума раму раскачать

нешуточно… Всё встанет на места.
Что выплеснуто, высохнет, уйдёт…
Кулик своё похвалит ли, удод —
одно. Ходить по снегу – не мастак.

Что, не сбывшись, морочит и рвёт
пополам, то ли жизнь, то ли нить —
то отступит, то вновь заревёт
то ль белугой, то ль зверем (зверьём,
не домашним, неведомым – в сне
не видали такого, что – страх…).

Подавай же обильную снедь…
Оставайся недрогнувший страж!

Снедь – пустяк; наживное – в котёл…
Стань же страж неразменных монет.
Время след на земное кладёт —
только было: рожденья момент,
и обратно из виду – на нет.

«Раю мой!» – повторяет Адам
против двери в потерянный Рай.
Мирового потопа вода
покрывает края через край…

Голубь с веткой летит от земли,
наводя на дрожащую тварь
радость жизни. Мгновенье, замри!
Без свидетелей. Ноев букварь.

Нам ли, выходцам поздним, стенать,
зря из Книги, что свет, что хула?
Лишь поставлена, разом, стена:
то на солнце, то снова в тенях
ты. Попробуй пройти. Вот те – на!

Счастливо, солнечно, заснежено. Потом —
печально, сумерки, затишие… Ночное.
Заманчивое, мягкое… (мучное?) —
не равное дневному… Сна поток,

текущий разноцветными путями,
по-своему, в обход и через нас,
чуть видимый, как травы через наст,
оставшиеся осенью, утянет

в какую из сторон? Должно, Бог весть.
И ночь творит нам маленькую месть…

Ты подумай – они не придут,
что прошли, как идут к водопою,
по часам, «по реестру» – толпою,
одиноко ли… Видно, толково,
раз им там, за спиною, приют.

Это прошлое, прошлые дни,
что не пятятся, не повторятся.

Им ещё не хватает «до ряда»
проходящего, Боженьки ради,
молодого, в надеждах одних…

Ты его не держи, не гони,
лишь вселись в его вольную лодку
и поправь, если надобно, ловко
направленье… И помни о них,
на подушку склоняя головку…