Наталья Загвоздина - Дневник

Оторваться от города, где
одинаковы твердь и водица,
где местами меняется день
и мираж и не виден возница —

перевозчик… Где пашет и жнёт
вапоретто – се тяглый кораблик,
где засеяно камнем жнивьё
и растут над водою кораллы…

Где ты счастлив и спрятан на дно,
но на дне и светло, и прозрачно,
и не всплыть бы… Но только одно
позовёт, что положено зрячим, —

возвращаться окучивать сад
на земле. И ни шагу назад.

Вечерний коридор Венеции. Встречаю
нечаемое. Дым Отечества вблизи.
Прямая, поворот, деленье на три части,
неясные ещё, но каждая блазнит…

Не глядя, на бегу, присев, расслышать эхо
и взглядом прихватить сомнение и соль…
Вернуться «по прямой», припоминая это —
три улицы пустых… Венецианский сон.

Венеция не пустит. Не возьмёт
себе. Ты не на водах, не на суше.
Так первый день и точно так восьмой…
Как день творенья, день последний сужен.

Соединясь с изменчивостью вод —
она одна. Все прочие – виденья.
Не флора и не фауна – того
не знавшие… Сама своё владенье.

На виду у заснеженных Альп
вьёт Верона гнездо и по сей
день и час, где поверженный галл
италийцу недобрый сосед.

Вьётся бурный Адидже, и мост
Скалиджеро, в три долгих окна,
убегает, как выскочка-мол,
и его никому не догнать…

Красной охры, сангины мотив
завивается в тёплый узор,
и звучит неостывших молитв
долгота. И над этим – лазорь.

Синева надо всем. У любви
нет пристанища, кроме сердец,

и какой-то балкончик обвит
повиликой и грёзами дев…

Ни падающей башни, ни легенд
шекспировских. В заброшенной арене
тенистый сад. И фрески мудреца.

Вот стены и ворота. Вдалеке
возвышенное всадника паренье.
То конь Гаттамелаты. Скульптор – царь.
Но некому оружием бряцать.

А город скуп на лица, строен, строг.
В саду в обхват стволы, цветут поляны…
И, если захотите, между строк —
глядите – глубоко придётся глянуть.

Суров в ненастье, праздничен весной.
Полдневное светило, небо Джотто.
На чаше не скудеющей весов
лежит, необоримо, синим с жёлтым.

Над холмами летать и присесть
на Палладио портик и вновь —
на Палладио… Выпить и съесть
и нектар, и пыльцу, как вино

с чем-то лёгким, не вяжущим ног…
Как цветы эти свежи и днесь!
И не с крыльями лев, а «щенок»,
может быть, припадёт к вышине…

Где от радости крылья растут,
двадцать первый не значится век,
заберусь, как ребёнок на стул,
на холмы и отправлюсь – наверх,

на Палладио портик простой,
на Ротонду… С цветка на другой…
Чтобы каждый Виченцы росток
осязать долгожданно рукой.

Я там, где был Палладио и пел,
гармонии творенья не нарушив
Создателя. Каррарский мрамор бел
и вывернут прожилками наружу.

Из терракоты купол. Небеса.
А холмы зеленеют вперемешку
с цветением земли… Не описать…
Не внять. То в столбняке, то вперебежку —

оказываюсь… Странница-оса
летит к Палладьо и зовёт – не мешкать…

Италию покинуть нету сил.
Пока. Двумя ногами на холодной
ещё земле стою как блудный сын,
пришедший к ней в объятия. Не сыт
далёким, но однако – не голодный.

Не то же жизнь души – в родной вертеп
течёт слезой и выплакать слиянья

алкает, где напрасное – вертеть
по сторонам головкою… И тем
ко сроку упразднит неправедного темп.

…Как если б выйти вновь
к Каналу – ветер в спину,
а должен бы в лицо.
Мгновение, постой!

Вода – веретеном,
и нос гондолы вскинут,
наездник как влитой
и правит – на Восток,

откуда смотрит Марк,
евангелист-учитель:
считая – не уснуть,
Венеция – во Львах.

Ночной недолог мрак,
и рассветёт – стучитесь!
На солнце ближе суть.
Приблизится – в мольбах.

Как если б выйти вновь
к Началу – Слово в душу!
Марк с Книгой в Алтаре,
над Городом – с крылом.

Вращать веретено
своё. Имея уши —
да слышать. Одолев
не ветреный рывок.

Венецианский госпиталь, как Марк —
в кокошниках… В его глухой утробе
прохладно и торжественно. Комар —
и тот не смеет… Бренного команд
здесь голос тих, безбренного – утроен.

А рядом – кондотьер. Ретивый конь
в пьяццетту уперся необратимо.
Под «кожей» не дыхание – огонь.
Где жизни не поставлены на кон,
там идолом стоять всю жизнь противу

дыханья визави. Вероккьо смел.
Прославленный погост в виду канала.
И время, наступления и смен
помимо, мерно капало, копало —
прошедшего и будущего смесь.

Марк меряет кокошники, как дож,
пожизненно. Конечен взгляд зеваки.
У Марка мельтешенье и галдёж…
Но время и тогда бежит за вами.

Из Италии выйти в апрель
среднерусских пространств,
где ещё с грязнотцой акварель
по обочинам трасс.

Радость, здравствуй-прощай!
Задрожит солнце с солью в глазах.
Ты – её укрощать…
Глубоко остаётся глава
с древним кроем плаща.

Из России заглядывать в синь
итальянских глубин
и просить у Всевышнего сил —
до скончанья любить.

Благая весть – не каждой, но всему
народу. Назарету не укрыться.
Стоящий на горе, вмещающий семью,
вместился в вечность. Дева у корытца,
Иосиф плотник. Не найти корысти,
ни радуги… Спокоен Гавриил,
Она покорна Гласу.
Говорил
Другой, а Та была согласна.

Благая весть – не каждой, но тебе.
Ушедшему и будущему. С нею
Архангел появляется теперь,
как прежде. Под неё, под праздник, снегом
ещё покрыта Родина твоя,
где чаемое ангелы творят.

Споткнусь и встану, выстою, споткнусь…
Спаситель на жребяти входит в Город
с осанной… Чтобы вечером – под кнут…
Кровь – радость, перемешанная с горем,
текущие по жизни… Потому
споткнусь и встану… Но – не потону.