Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Люби, что есть, дано. Умножь добро и в зиму.
Возьми и обесточь услужливую симку.
Съешь с другом соли пуд.

Она хоть солона, а сладко – ты попробуй.
Уже вот-вот вскипит на Иордане прорубь —
освободись от пут.

Пройди с зимою путь – узнаешь, как вступает
младенец ножкой в бок...
Ты будешь рад весне. Борьба, ещё тупая,
тебе покажет – здесь: Создатель. Отче. Бог.

Оглянуться не успела —
золотая осень спеет. Сорок сороков
льются благовестом. Петел
возвещает новость. Спета
песня без сроков.

В Риме Третьем столько трещин —
провалиться страх.
Бережёт небесный резчик
на пути воздушных речек
контуры листа.

Оторвётся лист в аллее, багрянисто и алея
вспыхнув на земле.
Без конца грустить о лете
не пристало – в лете лести
больше, чем в зиме.

Проживи и то и это называвшийся поэтом,
в кузов полезай...
Но не искази при этом
наречённого портрета...
Осень по лесам.

Льётся благовест ручьями.
Воздух полнится речами ветра и дождей...

Близко кашляет сыночек.
На душе висит замочек.
Не ищи тожде́ств.

И резеда милейшая, медком пахнувшая, и вяжущий табак
душистый льют бальзам... Зализывая раны,
я нежусь около. Всё просто, как тогда.
Мир источает дух, попутно завираясь.

То мельче бисера, то с нежный ноготок
красавицы, то с детскую ладошку —
идёт игра... Прикрывшись наготой,
душа торгует жизнью, как лотошник.

Здесь всякой всячины с три короба – чего
там только нет... Вострит бывалый купчик
и вяжет нажитое бечевой...
Состав души уже не цел, но крупчат.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зализывая раны, пью нектар старинной резеды...
Сентябрь то бьёт, то нежит,
но правду говорит. Не можешь разве ты
ему последовать? Руками развести
мою беду, какую кличет нежить?

Не рви ни волоса – и он не упадёт
с повинной головы без ведома, без воли
Создателя. Его путём пойдём
единственным, какой найти без боли,

наверное, не выйдет. Помирись
с невзгодою – она получше лечит
всех снадобий душистых. Миру – риск
сподручнее. Возьми себе на плечи

одну лишь жертву – вот тебе стезя.
А волос рвать, моя родная, больно,
но совестно – зачем души стеснять
сокровище, когда такая бойня?

Порадуйся страданию – оно
подарит глубину. Поэту прибыль.
Покоя соблазняющий манок
услужливо звучит – златая припыль

на ржавчине... Мне назиданье – рост
палитры осени – ни листик не в обиде
сойти со древа, он всё так же прост
неповторимо, так же не вопит и

не жалуется тихо. Мне бы так.
Страданье – крест. Крестом живёшь и дышишь.
Завещанного поприща батрак —
ты, и его соделатель – всё ты же.

День ото дня длиннее – переход
безжалостней до жути.
Уже давно не видно берегов,
да так и не случился пароход
попутный... Знать, кукушка шутит,

кукуя жизнь в берёзовом лесу —
такая даль... Когда дойдёшь до края?
То зайца встретишь, волка, то лису:
«Ай, лисонька! – она хитро играет...».

Лес полон живностью, но странствует одна
душа. Сегодня выплывет ли, выйдет?
Ночь пугалом поставив, холодна
вселенная – успело за ночь выдуть.

Ночь продержаться, завтра простоять,
а там – прибавить к пройденному. Много ль?
Счёт длится. Плюс и минус. Простоват
урок, как будто... Но устали ноги.

Потёмки засветло и затемно огонь —
лампадное стекло то зелено, то красно,
то йодом отдаёт, и множится, в окон
вступая череду... Долили не напрасно
до краешков с тобой... Тележку и вагон
немаленький ввезя на невесёлый праздник.

Пока мы спим, роняют лепестки
то львиный зев, то астры, то кустарник
осенних хризантем, что мелки и пестры...
А мы не просыпаемся – устали.
Мы видим уходящего костры
последние... Уже стоим у тайны.

Но утро. Загорается в сосне
пожар, и новый свет почти не вкрадчив.
Он жизни не расходованной вкладчик.
Он к спящим прикасается во сне,
глубокие разглаживает складки
на лицах, намекая о весне.

Ну что ж, дружок, на то не наша воля.
Пусть будет так и так.
Подумаешь одно – другое выйдет, – вона!
На трёх стоит китах
лишь вымысел один...
Хоть каждый смотрит – в оба.

Бельчонок с рысьей кисточкой в ушах
на дереве останкинском высоком —
пульсирует сердечко, как душа
смотрящего, не ведая особо

о будущем... А прошлое само
пульсирует, как в маяке, прерывно...
Здесь лето на храненье под замок
положено до сроку, до поры, но

черпает тепло из закромов
осенний день, зверёк таращит глазки...
Ушедшее глядит из-за гробов,
сзывают позолоченные главки.

И выложен шалфеем клумбы круг,
и помысл чист, и древо благородно,
и падают на мраморную грудь
забытого – кленовые короны...

Прохладна целомудренная стать.
Тепло среди. Прикосновенье лечит.
И плашка перелётного листа
всё так же опускается на плечи.

Разгляжу шереметевских дев,
в изумрудной траве постою.
За спиной, красотой оскудев,
время множит работу свою.

Не вернусь. Стану с камнем на ты —
я к нему приложила ладонь.
Рядом с мрамором ни темноты —
только свет. Не вернусь я, а то...

...А то ночью хоть выколи глаз,
а то днём – никого б не видать...
Тишина неземная легла —
в облаках начинает витать.

Постою у останкинских дев
и гнездо по соседству совью...
За спиной, красотой оскудев,
время множит работу свою.

Здесь останусь. Мне с камнем на ты
веселее. В лицо посмотрев,
я уже не страшусь темноты
и дневных нескончаемых треб.

Лишь касаться святой чистоты
и дыхания мраморных дев...
Жить-то надо. Ведь тут часто ты
то же чувствовал в годы надежд.

В Неопалимовском, где Пушкин, бронза и
былое дышит,
ты говоришь, что живы – прозой и
стихами – ты же.