Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Я помню, как – ты падал завязать
пурпурный башмачок,
и красный лист, безмолвно зависав,
ложился на бочок.

Над речкою стояла тишина,
не двигаясь. Покой
вселялся в полдень. Счёта лишена,
ещё любовь – погонь

не ведала. И шли, как по водам,
влюблённые без слов,
и был им Вседержитель поводарь,
судьбою – ремесло.

А бабочкой завязанный шнурок
готовился вспорхнуть...
И был недосягаемо широк
полёт,
уже готовивший всплакнуть.

Половик на знакомом крыльце.
Незатейливый ключ на кольце.
Всё как встарь. Осыпается клён.
Ты за дверью. Ты тайно влюблён.

Кошки-мышки и даже сосед
знают тайну... Забыты совсем
все и все – мы с тобою одни —
зажигаем в лампадах огни...

Продолженье не следует. Сон
всё доскажет... Не время на слом —
шкаф по Чехову, башенка-печь,
у которой не холодно лечь,

когда холодно в поле... Погост
на пригорке за полем. Не гость —
приходящий за ключиком. Дверь
тоже знает об этом теперь.

Посиделки вдвоём. Третьей мышь прибежит и проверит.
Далеко за полночь. В пятый раз напевает француз...
Всё совсем как вчера, только месяц немного правее
и полнее чуть-чуть, и луной назовётся к концу,

проходя свой маршрут. Календарь позабыт человечий —
лишь знакомый прононс, колебанье в лампаде огня,
когда ждёшь, не дыша, и едва выдыхаешь словечки,
и готовишься жизнь, как дитя, осторожно обнять.

Засыпая в руках неповинных, младенец не всхлипнет.
В колыбели – как там, где его полюбили давно.
Колыбельный мотив навсегда западёт и прилипнет...
И свидетелей нет, только двое, в обнимку, да ночь.

Перебираем книги. Классики ворчат,
должно быть, для порядка,
приблизившись и снова ворочась...
А мы, как занемогшие врача,
высматриваем... Мы любому рады.

Знакомцы наши съедутся под ночь —
вот радость, вот удача!
Здесь всяк неукоснительно помочь
возьмётся, до участия охоч,
и каждый заслоняет от удара...

Так здравствуем. И дорог наособь
заветный том... вечерние уроки,
и вымышленных автором особ
вторая жизнь, напутствия на сон —
совместное, что память не уронит.

За окошком метель. Нас давно занесло по макушку.
Кто-то вырос из зги – верно, это гринёвский Пугач...
Нам не страшно и нам – не темно, не морозно, не скушно...
Нам с тобой всё равно, что ещё наколдует пурга.

В старых валенках сушь и тепло, и никак не износим...
Этот скромный уют, эта смятая другом постель...
Не разбойники, не палачи, не охотники – с носом
оставлять никого, мы и сами в нелёгком посте.

Зимний вечер как жизнь. Глубока, долгота не открыта.
То попишешь в дневник, то тихонько листаешь в уме...
То любуешься, как заметелился зимний отрывок —
оторвавшийся лист календарный, что столько сумел...

Брожу ли здесь одна, тяну ль с тобою лямку —
вне времени. Считать ступени в самый раз.
Из книжек на полу состряпаю полянку,
не думая совсем прикид не замарать...

То выгляну в окно, где пёс помашет лапой,
то дятел постучит – откликнется сосна...
То станешь соблазнять стряпнёю из шалмана,
а то махнёшь рукой, особенно со сна —

мол, лучше никуда... И будешь прав, конечно.
Весна ли, лето... что бывает там ещё?
Здесь время наблюдать не принято. И нечем
измерить то и то, чем мир отягощён...

И только груз души твоей то жмёт, то тянет.
До паузы знаком любой вечерний жест...
Как разно ни идём сюда с тобой путями —
всё знает наш сверчок свой заповедный шест...

Молчанье золотое! Разминусь.
В округе шум и толкотня, и локти,
и выпаденье вечности минут,
когда, на полдвиженья обманув
течение, пред вечностью неловко.

Что за словечки (сгинешь от стыда) —
«неловко перед вечностью»?! Рыдаю
над жизнью, продолжая отступать.
Под вечер начинает остывать...
Зачем не закрываю на ночь рта я?

Молчанье золотое!

Жду голоса. Сентябрь не промолчит —
и смесь, и череда – перемещенье в звуках.
То ботики рискую промочить,
то высохну – то потекло, то сухо.

На разные приходит голоса
под сердце жизнь – она любой любима.
То листик проведёт по волосам
ладонью, то пройдёт неуловимо

и листопад. Его конечен ход.
Люблю что есть, но что уходит, больше.
Собранье догоняющих грехов
сжимает круг, и в середине больно

душе... Я жду знакомых нот
чередованья, партитуры свода...
Я жду тебя. Не выстроен канон
соединений голоса – с разводом.

День к вечеру, к исходу месяц. Что
ещё кончается? Заканчивая строчку,
не знаю продолжения... Отсрочку
прошу у времени. Не вправе. Ни за что.

На пальтецо приклеился значком
листок берёзы, сброшенный на ветер,
он дырочку на лацкане навертит
для будущего... падая ничком...

В исходе ветра, чуть не в луже лёжа,
мы ждём погоды временного ложа,
пристёгивая буквицу к строке...

И строчка вырастает, и однажды
растенье осторожно и отважно
развёртывает листики в ростке...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К исходу месяц. В листьях гардероб
осеннего прохожего... Смятенье
осеннее... Осенние метели
с отметинами поздних орденов...

Но всякие концы – зело начала.
И солнышка горенье в полнакала
не заповедь для будущего. Там
движение. Мы двигаемся тоже
с отметинами осени по коже
и глубже... Отдавая по счетам.

Нанизывая, милая, – укол
получишь в пальчик.
Будь начеку, и это не укор,
а жизни неделимой уговор.

Нанизывая бусинки, забыть
рискуешь дело,
и выставить злой вымысел за быль,
породу оборачивая в пыль.

Нанизывая сослепу – собьёшь
рисунок вязи,
в потёмки уводимая совой,
в потёмках говорящая с собой.

Нанизывая слёзы – костерок
залить рискуешь.
Не вызовешь на помощь катерок.
Не нарисуешь...