Алексей Евтушенко - Третья Твердь

За всякую боль и разлуку в ответе.

Попробуй, придумай пространство,

Где дворик размером с ладошку,

Единственное окошко

Следит с идиотским упрямством

За трепетом пыли и снега

И звоном листвы на каштане;

Девчонкой по имени Таня,

Звездою по имени Вега.

Где стены домов – не преграда,

Для крика, игры и полета,

Где часто влюбляется кто-то

И ходит с неопытным взглядом.

Попробуй, придумай, исполни

Трех бед и веков наложенье,

Свечи одинокой движенье

И звуки гитары подпольной.

Весь город от крыш до подвалов,

Систему таких отношений,

Что только святых искушенье

Нам силы б для песен давало.

Не можешь? А ветер не терпит, —

Он треплет бетонные тверди,

Под музыку Глинки и Верди

Медведи танцуют и вепри

На той земляничной поляне,

Где ты в ошарашенном детстве

Заметил, что некуда деться

От города в терпком тумане.

И с лесом простился, как с другом.

Надолго, быть может – навеки.

Смыкались торжественно ветки,

И сны приходили с испугом

В подвал, к твоему изголовью.

В кружок становились, глядели

На сонную душу и тело…

И медленно ночка летела

Вдоль влажной и жесткой постели.

Ты хочешь придумать. Попробуй.

Ты честно учился черченью.

Луч света и черные тени,

Любовь, что, конечно, до гроба

Продлится средь грузных развалин

И между похожих строительств.

Сирену, сирень, чей-то выстрел

и то, что мы домом назвали.

А после сбежали беспечно

В иные столетья и страны.

Вели себя нагло и странно,

И грелись у каменной печки,

И воду черпали из кадки,

Хватали ножи и простуды;

Кричали: "Я больше не буду!"

Но плакали редко. Украдкой.

Придумай. На твердой бумаге

Захлопни и двери, и окна.

И пусть я уныло промокну

Подобно голодной собаке

В дожде, что посеян тобою

У входа в подьезд-преисподню.

– Простите, я иногородний.

Где здесь продаются гобои?

В подвале, где ночью достаточно слов для работы,

А утром заботы дневные теряют значенье.

Где мягкие губы мне шепчут: "Ну что ты, ну что ты…",

А верные руки приносят мне чай и печенье.

Где вина не льются, а рвутся по сорванным нервам

Навстречу сигналам оттуда, из внешнего мира.

Где я потягаюсь в таланте и с юным, и с первым —

Заставить рыдать под руками дырявую лиру.

Здесь пахнет проклятой, родимой сырою землею,

И черные тени ложатся на мятые лица.

И я здесь, конечно, постыдные строки не смою

Ни кровью, ни водкой. И жизнь бесконечно продлится.

Так тянется жизнь, что уже и начала не видно,

А все середина, все стены глухие подвала.

Скажи мне, дружище, тебе не бывает обидно

За то, что надежда на Господа Бога пропала?

Четыре ступени и дверь с поржавевшей пружиной, —

Рвани на себя и наверное выйдешь наружу

Мальчишкой, поэтом, а, может быть, просто мужчиной,

Которому нужно пройти эту смерть, эту стужу.

Которому нужно вернуться. Четыре ступени.

И дверь салютует, и руки, и губы навстречу.

И ночь начинается. Чайник осип от волненья.

Зачеркнуты строки. Но время и это залечит.

Господь, помоги не узнать это низкое небо,

Коснись эбонитовой палочкой дряхлого сердца,

Когда у людей попрошу я ночлега и хлеба

С дырявой душой и с усталым лицом иноверца.

Столетья сомкнулись в единственной точке пространства,

И снова придется припомнить все старые рифмы.

В земле бы сырой полежать, отдохнуть бы от странствий,

А дома иные допишут легенды и мифы.

Я помню, как степи растили деревья и травы,

Я знаю, что море и лес разговором похожи,

Мне скажут: "Горбатого только могила исправит",

Но в песне ни строчки могила исправить не сможет.

Мы долго пребудем на хрупкой красивой планете,

Как поздние гости за чаем на маленькой кухне,

Покуда врывается в окна отравленный ветер,

Покуда последняя пуля в стволе не протухнет.

Хватало и хлеба, и слова на всех понемногу,

И каждый себе выбирал по плечу и по вкусу

Дорогу и женщину, друга, работу и Бога,

И кто-то был храбр, а кто-то отпраздновал труса.

Костлявая спутница жизни в наряде невесты

Подаст на пиру мне цикуту в серебряной чаше.

Я встану со стула, я крикну старухе: "На место!"

И выпью за наших. И медленно выпью за наших.

…И взошла звезда над полем боя —

Вестница победы и позора.

Мертвый Бог пустым стеклянным взором

Упирался в землю под собою.

И оттуда, выдирая корни

Из крови, из праха, из железа,

Дерево испуганное лезло,

Бормоча напрасные укоры.

А звезда все выше поднималась,

До зенита добралась устало…

Больше звезд на небе не осталось,

Лишь она светила в полнакала.

В пол былой неудержимой мощи.

Освещала время листопада,

И тускнели на груди награды

Мертвеца в дотла сожженной роще.

…И бродила Смерть среди убитых,

Кутаясь в просторный белый саван.

И ходила Мать среди убитых

И тащила за собою сани.

Если ненароком тело сына

Попадется на пути бредовом…

Так они и встретились в пустыне,

Словно горе горькое с бедою.

И глядели трудно друг на друга,

Будто сестры, что от века в ссоре…

Рядом выла молодая вьюга

На торчащей из земли рессоре.

Солнцу удалось бы отогреть их,

Но звезда в край неба уползала.

– Не нашла? – спросила Мать у Смерти.

– Не нашла, – как эхо Смерть сказала.

Что ты топчешься, беда, вокруг да около,

Как немытая старуха – скиталица.

В синем небе потихоньку тает облако,

День субботний нескончаемо тянется.

Тишина, покой, гостям угощение,

Нинка замуж собралась, Вовка – в летное.

Завтра будет у страны воскресение —

Закричит земля, как девка под плетками.

Восемнадцать лет исполнится заново,

Деньги, слава впереди – дело случая.

Разгорается на западе зарево,

Обрывается моя доля лучшая.

Смерть бойца страшит, как ложь во спасение,

А в живых остался – память не вынести.

Завтра будет у страны воскресение —

Час для веры, для надежды, для истины.

Кто народу враг известно лишь Сталину.

Перед боем, перед смертью все равные.

Наплевать, что от Европы отстали мы, —

Закидаем гадов шапками рваными.

Пуля воздух рассекает рассеяно —

Все равно в кого попасть. Дура, знаемо.

Завтра будет у страны воскресение, —

Командиры впереди и под знаменем.

Сколько крови из артерий повытечет,

Сколько песен понапишется к праздникам!