Давид Самойлов - Стихи

Да. Вот так. А ведь то, как человек забавляется, — характеризует его не менее, чем его деяния и слова.

Над его постелью висела картинка, вырванная из «Огонька»: девочка поит молочком козочку.

Вообще, воспоминания Хрущева скучноваты, но эта глава — шедевр.

А читали ли Вы книжку Межирова «Бормотуха» — очень интересная книжка. Несколько стихотворений страшных.

Привет трудящейся Гале. Вас обнимаю

Л. Чуковская

1 Строка из стихотворения Анны Ахматовой «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли…» (Городу Пушкина, 2).

2 См.: Никита Сергеевич Хрущев. Воспоминания // Огонек, 1989, № 37 (9—16 сентября), с. 26–31.

27.09.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за открытку. Очень горжусь Вашими словами. Я счастлив, что Вы есть на свете и что одаряете меня дружбой. Ваше присутствие много раз удерживало меня от дурных поступков, к которым я склонен.

Новостей у нас мало. Здесь страсти несколько поутихли. Но, может быть, это только внешнее. Тревожит общая ситуация, которая часто кажется неразрешимой и не сулит добра.

Я разделался с текучкой и наконец могу засесть за прозу. Но все оттягиваю, не решаюсь приступиться. Пока же перебираю наброски стихов, что-то пытаюсь дописать.

Посылаю для комплекта «Горсть».

Галя Вам кланяется. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

Дорогая Лидия Корнеевна!

Посылаю Вам книжку Маро Маркарян. Здесь есть переводы Марии Сергеевны. Хорошие переводы Гелескула. Он, кстати, в порядке. Просто почему-то не отвечает на письма. Говорят, собирается в Испанию.

Маро Маркарян — армянская Инна Лиснянская (само получилось в рифму). В ней полно искренности, но маловато мыслей. Искренность всегда трогательна, но не определяет литературного качества. Это только наши есенинцы считают ее главным и достаточным признаком хорошей поэзии.

Я бездельничаю, т. к. беспрерывно болит голова. Галя читает мне куски из «Окаянных дней» Бунина. Когда-то казалось мне, что книга слишком злая. А она мудрая и проницательная.

Вообще, поводов для размышлений много. Надеюсь увидеть Вас в ноябре.

Поклон от Гали. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

Дорогая Лидия Корнеевна!

Утром отослал Вам книжку Маро Маркарян с письмецом, а в обед получил Ваше.

Не могу удержать любопытства: что Вы ответили красивой американке на вопрос о памятнике? Я бы поставил прижизненно Ваш бронзовый бюст в зале, где Вас исключали из Союза писателей.

Хрущева читаю с интересом. Он сам личность незаурядная, человек свежий, невежественный, но с умом и какими-то (сильно сбитыми с толку) понятиями о порядочности.

Все политические портреты, вроде Роямедведевских, мне читать скучно. Меня интересует не механика власти, не ее оценки, а психология людей, причастных к власти, поведение их, отношения, быт, подлинные реплики, интересы, разговоры.

Это попадается в мемуарах.

Вообще, есть что читать. Злюсь на свои глаза. Кацнельсон обещается их несколько исправить. Писать я могу. Но прочитать написанное мне трудно. Поэтому прошу Галю и слушаю, словно не я написал.

Пашка, как и все мои сыновья, хорошего роста, остроумный и славный малый. Но лоботряс первостатейный и хватает по пять двоек в неделю. Да ну его!

Если Кацнельсон не загробит мой последний глаз, надеюсь Вас повидать.

Будьте здоровы, здоровы, здоровы.

Ваш Д. Самойлов

3.10.89

Галя передает Вам привет и тоже очень интересуется ответом американке.

10/X 89

Дорогой Давид Самойлович.

Как вы балуете меня! Только что получила я «Горсть», собиралась написать Вам — и тут же пришла Маро Маркарян.

Перечла «Горсть». И поняла: как бы там ни было, а я более всего — больше Баллад и Поэм — люблю лирику Д. Самойлова. [Приписка Л.Ч. на полях: М.б., у меня не хватает чувства юмора.]

Между прочим, я решила «погадать по Самойлову». Открыла книжку наобум. И прочла «Старая мама».

(Если бы я была всего лишь старая мама. Но увы! Я уже дряхлая мама.)

Удивляюсь, как это Вы и Галя не можете сообразить, что я ответила американке на ее дурацкий вопрос о памятнике!1 Я ей ответила «Разумеется — нигде». Она меня уже всерьез за АА принимает!

Сегодня еду на трое суток в мое переделкинское уединение. Беру с собою работу — не знаю, как перенесу.

Переделкино

12/X 89

Я не успела доехать и опустить письмо во вторник в городе, дописываю на даче, но — увы! — послать его в Москву мне будет не с кем — а привезу его в город только в пятницу. Надеюсь, оно успеет дойти до Вас.

Взяла с собою книжку Маро Маркарян. Какое, однако, созвездие переводчиков! Ей повезло.

Вашего отношения к Инне Лиснянской я не могу понять и, во всяком случае, не разделяю. Вы пишете, что стихи у нее «искренние», но лишены «мысли». А по-моему, они полны искренности, мыслей-чувств и исполнены искусно. Читали ли Вы, напр., ее стихи, посвященные Копелевым? Их отъезду? Почему можно причислить их к стихам, лишенным мысли? Или стихи, обращенные к могилам старых большевиков, похороненных на Переделкинском кладбище? И многие другие.

Я получила наконец письмо от Анатолия Мих[айловича] Гелескула. Я давным-давно просила его сообщить мне «биографические данные», которые необходимы для моего комментария к 3-му тому «Записок об АА». (АА горячо хвалила его переводы, и его привел к ней Толя Якобсон.)

Я получила также письмо от Майи Александровны, которая в ноябре приедет сюда. Я и рада и не рада. Т. е. встревожена. Видела я ее только один раз на аэровокзале. Толя в письмах ко мне очень высоко о ней отзывался. «Здесь она единственный мой настоящий друг»2. Надеюсь, она привезет мне мои письма к Толе — тогда я попробую опубликовать его письма ко мне.

Ну, отдыхайте, гуляйте и приезжайте в Москву не «на минуточку», а так, чтобы успеть повидаться. (Ведь у меня в Москве только 3 вечера в неделю. Чем скорее Вы дадите мне знать, когда Вы заявитесь — тем будет лучше.)

У меня на шее две теа[тральные] постановки и одна — теле- («Софьи Петровны»). Если бы Вы знали, как мне трудны чужие люди! Все равно ни в телевидении, ни в театре я не понимаю ничего: дневные часы я берегу для работы, а к вечеру сильно устаю — хочется без всякого смысла слушать радио или «книжку почитать». Будьте здоровы. Привет Вашему приятелю.

1 См. письмо 146.

2 Майя Александровна Улановская, первая жена А.А. Якобсона и мать его сына.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Ужасно обрадовался, получив Ваше письмо именно здесь, в Дубулты, где я почти никого не знаю. А ведь раньше я почти всех знал! Но разве можно знать 12 000 членов Союза писателей. Да из них 11 500 и вовсе знать не хочется. Все же есть здесь человек пять знакомых. И, главное, мой добрый друг Абызов. А еще на четыре дня приезжал ко мне Петр Горелик, которого Вы однажды видели.