Давид Самойлов - Стихи

Но наиболее знаменательным представляется все же другой отрывок, где говорится о «новом типе человека» и о том, что «новый тип рождается из нового образа действий». Самойлов, как известно, не был деятелем «оттепели». Его вхождение в литературу относится к концу 50-х — началу 60-х годов (а признание читающей публики и того позже — к началу 70-х). Поневоле приходит на ум: не была ли столь активная мыслительная работа, порой впадающая в чистое теоретизирование, некой внутренней компенсацией за пассивность собственного литературного поведения? Возможно. Прозеванный шанс встречи с читателем на гребне общественной волны (пусть и с малой подъемной силой и не с тем полновесным результатом, какой рисовался в воображении) заставлял заново сосредоточиться на вопросах тактики и стратегии в борьбе за свое место в поэзии: «Ибо сам образ действий, преломляясь в несовершенной личности, может стушевать и исказить ее неустойчивые положительные свойства и проглядеть укрепление отрицательных».

В реалистической плоскости (то есть совсем в другой модальности, чем публикуемые нынче записи) суммарная оценка литературных достижений «оттепели» (и политической ее подоплеки) не только далека от радужной, а прямо-таки разгромна. Я говорю о письме Борису Слуцкому в главе, ему посвященной, «Друг и соперник»: «Поэт имеет право на творческое своеобразие в той же мере, в какой, после отмены ведомственного мундира, чиновник имеет право на костюм любого покроя (не слишком экстравагантный, впрочем). Поэт имеет право на человеческие чувства, поскольку новому сантиментальному чиновнику вменяется в обязанность их иметь. Поэт имеет право размахивать кулаками после драки, поскольку драка закончилась в пользу нового чиновника.

Вот покуда и все. Таковы объективные условия «ренессанса».

<���…> В литературе создана обстановка, благоприятная для создания нового камуфлированного сантиментального мифа». [34] Давид Самойлов. Памятные записки, с. 172. Письмо, между прочим, датировано 1956 годом. В то же время (или чуть позже) Самойлов делает те записи для себя, о которых идет речь. Можно было бы упрекнуть автора в противоречивости суждений, если бы двуликим Янусом не была сама «оттепель» с ее раскачкой и спадом, со встречными ветрами сомнений и надежд.

Что касается поэзии, предмета, автору наиболее близкого, то Самойлов так формулирует свое отношение к стихам текущего момента: «По сути же, она еще поэзия предыдущего периода, периода духовного плена, ибо самое существенное, что в ней есть, — это робкая попытка сказать правду о том, что уже миновало. Причем эта правда по своей остроте далеко отстоит от той доли правды, которая была высказана «сверху» о нашей политической и общественной жизни предыдущего периода.

Большего в литературе не произошло. По-прежнему она плетется в хвосте событий». [35] Там же, с. 170–171.

Робкие попытки оттепельной прозы и поэзии показать отступления от предписанных стандартов (встречавшиеся в штыки официозной критикой) воспринимались Самойловым без воодушевления. «Средний уровень» его не устраивал: «Основное определение нового типа человека — нравственная личность без изъятий». Конечно, как и в любой формуле, здесь сказывались условия, ее породившие. Психологическая усталость от набора элементов вместо живой, пульсирующей души давала о себе знать. Но внятно звучало и писательское задание — самому себе и той генерации поэтов, с которой Самойлов начинал свою литературную биографию.

Галина МЕДВЕДЕВА

Съезд писателей окончился. Я был на нескольких заседаниях. В вестибюле Колонного (зала. — Г.М. ) — кучки народа. Студенты, молодежь. У дверей офицеры в форме ГБ проверяют билеты и паспорта. Внизу, где гардеробная, книжные прилавки. Впрочем, книгами торгуют только в перерывах, иначе многие покинули бы зал заседаний. И так слишком много народу шляется в кулуарах. Большинство знакомы друг с другом. Это «средний» московский литератор или «молодые». Все жалуются: чертовская скука. Но не уходят. Бродят по коридорам, едят бутерброды, курят, передают очередные анекдоты и сплетни. «Сперва съезд шел гладковато, а теперь шолоховато…» [36] Имеется в виду речь М. Шолохова с выпадами против К. Симонова и Э. Эренбурга, которую Ф. Гладков назвал «непартийной по духу и … мелкотравчатой». ; «…И весь «Кавалер Золотой звезды» [37] Роман С. Бабаевского, удостоенный Сталинской премии. не стоит хвоста «Золотого теленка»; «Его не выбрали на съезд, а Васька слушает, да ест…» (это про Грибачева).

Худо ли, хорошо ли, но съезд идет. И это, конечно, большая сенсация. Все ждут. Чего? Что-то должно произойти, что-то, от чего литература вздохнет, воспрянет. Под всеми шуточками и брюзжанием проскальзывает эдакая надежда. Но пока ничего не происходит.

В зале нет оживления, но нет и тишины. Бесчисленные ораторы сменяют друг друга, провожаемые жидкими аплодисментами. Стоит легкое жужжание. Когда объявляют интересного оратора, происходит движение, зал наполняется. Слушают с интересом — Михалкова, Овечкина, Федина. Любая острота или критика в адрес руководства Союза (писателей. — Г.М. ) находит отклик. Вообще аплодисменты сорвать легко — нужно ругаться. Но выступления забавные или любопытные тонут в официальных речах «националов». Жадное ожидание ничем не вознаграждается.

Президиум редко полон. Опершись головой на ладонь, сидит Катаев. Сонно помаргивает Маршак. Он старый и усталый. Симонов водит карандашом по бумаге, может быть, картинки рисует. Лицо у него одутловатое, нездоровое, хотя и не лишенное энергии и ума. При желании его внешность можно считать благородной. Приходит Сурков. Чем больше он стареет, тем больше становится похож на волка из сказки про Красную Шапочку. Седой, в очках и якобы добродушный. Шепчется с Фадеевым. Тот сидит, моложавый, подтянутый, востроносый. Явно недоволен. Порой суживает глаза, лицо становится злым. Нервно поигрывает желваками на скулах. Регулярное пьянство не сказывается на его наружности, в лице видны острота, недобрый прищур. Передают его слова: «Ну и скуку вы развели у себя на съезде».

Он как будто держится в тени, но невидимые силы притяжения, ощутимые в президиуме, явно тянутся к нему. Зря он ругает скуку, в ней немало и он виноват. Сидит в президиуме Корнейчук, человек внешне ничем не примечательный. Идут разговоры о его новой пьесе [38] Пьеса «Крылья» Александра Корнейчука, где критиковались партийные чиновники обкомовского звена, была поддержана Н.С. Хрущевым. .Ходит слух, что она одобрена «наверху». Понимает ли он сам, что написал страшную картину?