Давид Самойлов - Стихи

Мания преследования, конечно, ужасная вещь, но обратное тоже плохо1.

Все сведения из Москвы и все, что называется в наше время «информация», не утешает и не сулит ничего хорошего. То же из Галиного постоянного чтения. Трифонова буду читать.

Хочется видеть Вас. И мало кого еще.

Привет Вам от Гали. Поклон героической Люше.

Книгу Карякина я читал. Он человек умный, когда пишет о Достоевском. Вообще, он малый славный, но «модерняг».

Совсем забыл: спасибо за чудные, уникальные фломастеры! Буду беречь их для стихов. И для писания писем Вам. Начал странную поэму: «Черные поэты»2. Какие-то строки читал Ю[ре]. Не знаю, что из этого выйдет. Замысел бродит давно. Есть даже начало прошлого года: «Собиратели самоваров»3. Но там ритм не был найден. А здесь, кажется, пошла.

До встречи или до следующего письма.

Ваш Д.

1 Разгадку этого абзаца находим в дневниковой записи Лидии Чуковской от 28 марта 1978 года: «Дней 10 назад у Инны Варламовой выключили телефон. Сейчас она вернулась из больницы, где лежала, п[отому] ч[то] сердце больное предсмертно: тромб в артерии. Телефон выключен явно из-за Копелевых, кот[орые], когда выключили у них, ходили туда от нее звонить. Теперь рвут на себе волосы от чувства вины. Добывают лекарства, проводят к себе звонки, чтоб она их, в случае приступа, вызвала и пр.» (Архив Е.Ц. Чуковской).

Инна Варламова, писательница, близкий друг Копелевых, жила с ними в одном доме.

2 «Черные поэты» — первоначальное название поэмы Д. Самойлова «Канделябры».

3 «Собиратель самоваров» — от этого замысла уцелела главка о самоварах в поэме «Юлий Кломпус».

Дорогой Давид Самойлович. Спасибо за пластинки. Я их еще не видела, но скоро вкушу. Спасибо и за обещание послать Вашу книжку Алексею Ивановичу Пантелееву. Но Вы меня не поняли. Я, по-видимому, о Маше написала Вам бестолково. Сейчас никакие возможности выступить на телевиденье уже не спасут ее. М.б., через годы, если выздоровеет, а сейчас это несчастный запуганный зверек. Какие выступления! Она боится людей, не может одна пройти по улице, ничего не хочет, и если я прошу послать туда Вашу книгу, то потому, что для Ал. Ив. это будет радость (он убит состоянием Маши), а для Маши — лекарство. Человеческая душа прихотлива и непонятна. Эта девочка никогда не любила читать, что сильно смущало ее интеллигентных родителей. А теперь, уже после больницы, она полюбила читать стихи (тихонечко, про себя) — это ее успокаивает, разгоняет какие-то страхи. (Музыка — нет.)

Юра [Диков] подарил мне таинственный альманах № 21 за 1977, украшенный Вашими стихами…1

Как движется «Рифма»? Виден ли конец?

Очень ли испорчена книга стихов? (Жду с жадностью.) Моя тоже вышла, и я нахожусь относительно нее в привычном неприятном недоумении. Утешаюсь, перечитывая, что говорил о ней Пастернак. Но Борис Леон[идович] был, как известно, человек добрый2.

Я бросаю писать, п[отому] ч[то] чувствую, что ничего путного не напишу. Очень какая-то плохая голова. М.б., теперь так будет всегда, и это и называется старость… Понимаю, что у К. И. существует памятник нерукотворный, но это уж его заслуга, а наша обязанность была сохранить Библиотеку. И мы ее не сохранили. Правда, он с самого начала сам совершил ошибку, подарив ее кому не должно и тем лишив нас возможности ее оберегать. Но все-таки каждый раз, как я вижу этот остов, во мне все переворачивается. Л[юша] уже начала подыскивать художников для реставрации немногих уцелевших картин. Но когда художники исправят увечья, а я снова выклянчу у литераторов книги, а государство отстроит сгоревшую стену и кусок крыши — снова надо будет отдать воскрешенные вещи в те же холодные руки. Самая затея К.И. была ложная, вот в чем дело.

Привет читательнице Гале. О Пашке Юра говорит как о богатыре. А Петенькиным глазам, говорит, лучше. Дай-то Бог. Будьте здоровы.

1 В этом выпуске альманаха «Поэзия» на с. 42–44 напечатаны семь стихотворений Д. Самойлова: «Возвращаюсь к тебе, дорогая…»; «Вас соберу, красавицы мои…»; «Песенка для спектакля», «Круг любви распался вдруг…»; «Чем более живу, тем более беспечней…»; «Надо так, разбираясь толково…».

2 В Париже в издательстве «ИМКА-Пресс» вышла книга стихов Л. Чуковской «По эту сторону смерти» (1978). В книгу вошли стихи, написанные в 1936–1976 годах. Еще в 1954-м Борис Пастернак писал Лидии Корнеевне: «Вы не можете себе представить, как мне нравятся Ваши стихи» (письмо Б. Пастернака см.: Лидия Чуковская. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 452).

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за «Айболита» и публикацию Лукницкого. «Айболит» затмил любимую книгу «Дорога жизни» о блокаде Ленинграда. Каждый вечер требуют его. По нашем возвращении в Пярну дети (Варя, Паша и Галина племянница) дружно заболели ветрянкой. Болезнь это противная, но не опасная для всех, кроме Пети. Еще двадцать пять дней он может заболеть, а если — нет, то, значит, бывают чудеса.

Пушкинские штудии А.А. необычайно интересные, и не только по пушкинизму, а по всей А[нне] А[ндреевне] Лукницкий записывал хорошо. Иногда слышны интонации А.А. Вообще это звучит достоверно.

Но разница с тем, что сделали Вы, огромная. Тут хорошая публикация. А Вы написали роман.

Не ожидал, что эта балбеска, Вера, решит печатать именно это, а не дневники Лукницкого обо всем прочем. Заманчиво выглядит ее сообщение, что записей об А.А. много. Наверное, надо ей написать, похвалить2. И наверняка многие напишут.

Впрочем, пока погода переменная и нет зависти к лежащим на пляже.

Я работаю мало. Но все же написал несколько стихов (это не работа). И переделал стихотворение, которое однажды в начальном варианте читал Вам: «Начнем с подражанья». Оно еще не совсем вышло, поэтому не посылаю.

Посылаю другое, посвященное Л[ьву]. Он его знает.

Как Вы себя чувствуете? Как работа?

Все хочется знать о Вас.

Будьте здоровы. Привет от Гали.

Ваш Д.С.

Ахматовская работа впечатляет, потому что для нее вопрос о влиянии это вопрос о восприятии культуры. Она сама никогда не боялась влияния и эту небоязнь любит в Пушкине. Боятся влияния модернисты (вроде Вознесенского), они культуру не любят, а любят себя. У них естественное чувство самосохранения: боязнь утонуть в культуре, пропасть и раствориться.

Замечательная мысль, что Пушкин — завершение. Что-то в этом роде говорил мне Маршак. Мы говорили о том, что на Пушкине кончается петербургская культура. Лермонтов уже провинциален. Его герой — провинциальный офицер. Любопытно, что в истории рифмы Пушкин — тоже завершение. Он был рядом с открытиями, но их не сделал. Может быть, и сделал бы, если бы жил дольше.