Наум Коржавин - На скосе века

Ему плевать, что думал кто о ком, —
Всех, как клопов, морил он кипятком.

И, как картошку, пёк в своей золе,
Но, как и я, вы жили на земле.

И извивались каждый день и час.
Я ж красоту любил — судил я вас…

А если б не судил — то кем бы был?..
Простите все, кого я не любил.

Дни идут… а в глазах — пелена.
Рядом гибнет родная страна.

Мало сил… Всё тусклей боль и стыд.
Я кричу, а душа не кричит.

Я свой крик услыхать не могу,
Словно он — на другом берегу.

Наш путь смешон вам? — Думайте о нём…
Да, путались!.. Да, с самого начала.
И да — в трёх соснах. Только под огнём.
Потом и сосен никаких не стало.

Да, путались. И с каждым днём смешней,
Зачем, не зная, всё на приступ лезли.
…И в пнях от сосен. И в следах от пней.
И в памяти — когда следы исчезли.

Ах, сколько смеху было — и не раз —
Надежд напрасных, вдохновений постных,
Пока открыли мы — для вас! для вас! —
Как глупо и смешно блуждать в трёх соснах.

Клонит старость к новой роли,
Тьму наводит, гасит свет.
Мы всю жизнь за свет боролись
С тьмой любой… А с этой — нет.

Мало сил, да и не надо,
Словно впрямь на этот раз
Тьмою явлен нам Порядок,
Выше нас, мудрее нас.

Словно жизнь и ход событий
Нам внушает не шутя:
Погостили — уходите,
Не скандальте уходя.

Клонит старость к новой роли,
Тьму наводит, гасит свет…
Мы всю жизнь за свет боролись
С тьмой любой… А с этой — нет…

Нет, не бунт — покорность боли.
Что тут можем — ты иль я?
Против нас — не злая воля,
А пределы бытия.

Тьмою возраст обступает.
Что ж, смирись — в душе, в уме…
И не верь, что утопает
Вся Россия в той же тьме.

А — похоже! Смотрим с болью
На неё, свой крест неся.
Примиряться с этой ролью
Нам к лицу, а ей нельзя…

Ей нельзя: она — Россия,
Вот и бредим, ищем путь…
Хоть уходим, хоть бессильны
Даже пальцем шевельнуть.

Без тебя — зима и осень,
Сонь и тишь…
Старый хрен, куда ты прёшься?
Что ворчишь?

Бьёшься лбом? — Нашёл оружье
Против стен!..
Никому ты здесь не нужен,
Старый хрен.

Ты тут чужд — с тревогой, с болью —
Всем… Везде…
В заблужденьях, а тем боле —
В правоте.

Правота — смешная крайность,
Странный крен.
Уж такая тут «ментальность»,
Старый хрен.

С нею спорить бесполезно,
Зряшный труд.
С нею жить неинтересно…
Но — живут.

Что ты прёшься? Разве дело
Биться лбом?
«Что ты дома не…» Ах, где он,
Этот дом?

Сам ты дом сменял на волю,
Тьму на тьму…
Позавидовать бы, что ли?
Да кому!

Некому… Да и не надо:
Прожил жизнь.
Что-то помнишь? Вот и ладно.
И держись.

И живи — не стой на страже,
Злясь… грубя…
Не доказывай… Докажут
Без тебя.

«Всё катится к чёрту?» — вот так про свой город и дом!
И вьюнош гордится мошенством, как верностью рыцарь.
Раз гибнет Россия, то доблесть — нажиться на том.
И надо успеть, и нельзя не успеть поживиться.

«Всё катится к чёрту!» — я слышу опять и опять.
Привычка к бессилью? Что спорить, мол — косит косая.
И стало как будто нелепо Россию спасать,
Хоть вовсе не стало разумней — скорбеть, не спасая.

Всю жизнь только этим я жил — в том был крест мой земной.
Был яростно стоек — теперь я растерян и кроток.
Но всё испарилось — что было когда-либо мной,
Светило в паденьях, держало в открытьях и взлётах.

Всё — давний мой бунт и последняя мудрость моя,
А вьюнош традиции верен в своих похожденьях.
Как некогда мы ускользающий смысл бытия,
Он ищет упорно путей к отмыванию денег.

Он — наша свобода. Её воплощенье и бред.
И вот на свободу натравлена ярость народа.
И кто-то решает: «Раз так, значит выбора нет.
Придётся его защищать, защищая свободу».

А я не могу… Тошно, вьюнош, хоть нет уже сил!..
Свободу люблю, хоть как в знанье, в ней много печали.
Мне стыдно. С чего? Ведь не я же тебя породил.
Не мне ты внимал… Что ж я вдруг за тебя отвечаю?

Прости меня, вьюнош, за то, что ты вырос таким.
Коррозии духа способствует времени сырость.
Я всё претерпел, сделал всё, чтоб ты вырос другим.
Прости меня, вьюнош, не вышло — другим ты не вырос.

На склоне лет — сказать по чести,
Милей оседлое житьё.
И я бы рад сидеть на месте,
Да только место не моё.
А где моё — там нынче худо.
Всё тонет, смыслу изменя…
Но я спешу туда отсюда —
Домой, где всем не до меня.

Чудак… Неумеха… Почти что калека —
Я всё же в рубашке родился, наверно:
Три четверти прожил Двадцатого века
И вот уж два года живу в Двадцать первом.

За что мне удача счастливая эта?
Чем я заслужил эту щедрую милость?
Я многих не лучше, кого уже нету,
И многих не хуже… Но так уж случилось.

Кто вспомнит теперь, как хватались мы жадно
За веру в свой путь среди волн океана.
Как ложь нас накрыла волной своей смрадно,
И правдой светила нам фата-моргана.

Как гнались за ней мы в том кружеве грозном,
Боясь упустить, лишь о том и печалясь,
И как нам хотелось хотя бы по звёздам
Постичь, где мы есть, — но и звёзды качались…

Как снасти скрипели, как лопались скрепы,
И как миражи миражами сменялись,
И как всё равно штурмовали мы небо,
А небо сквозь слёзы над нами смеялось.

Но мы — мы не слышали этого смеха,
Лишь кошки на сердце скребли… Но впустую.
Пьянила нас вера в возможность успеха,
Мы неба не видели, небо штурмуя.

Но пёрли, ни грому, ни смеху не внемля,
По сути, понятья о нём не имея.
Лишь рухнув, лишь больно ударясь о землю,
Впервые узрели мы небо над нею.

Мы верили в штурм — гордо, страстно и бурно,
Нам жизнью была эта вера пустая.
Мы власть имитаторов этого штурма
Отвергли — её чистоту соблюдая.