Наум Коржавин - На скосе века

А с тобой — что было — сплыло.
Лишь вобравшим весь твой пыл
Молодым славянофилам
Нынче важно, кем ты был.

Ты не злись! Твоя порода.
Пусть не друг ты им, но — брат.
Хоть тебе взамен народа
Нужен был пролетарьят.

И, конечно, есть причины
Страстной ненависти их:
Осознав чужие вины,
Забываешь стыд своих.

Стыд — на всех. Мы все такие,
Все от Бога мы ушли.
Все друг друга и Россию
Мы до ручки довели.

Все стремились мы капризно,
Уплотнив судьбу свою,
Подменить всю ценность жизни
Упоением в бою.

Наслаждаться верой чистой,
Бдеть, чтоб пламень не потух,
Дух не глохнул… Дух нечистый
В наше время тоже Дух.

И во мгле, где мысли — тени,
Где рядится верой злость,
Наших всех происхождений
Гнёт — слился в один хаос.

В блудословия пустого
Дым. В бессмысленные дни…
Нет здесь выхода простого,
Только сложный — быть людьми.

Ощущать чужую муку,
Знать о собственной вине,
Не бросаться друг на друга,
Словно грех всегда вовне.

А ведь жизнь теперь крутая,
И возможно, в некий час
Вдруг недвижного Китая
Стены двинутся на нас.

Наплевав на всё, что было
В нас хорошим и дурным
Всем грозя — славянофилам,
И жидам, и остальным.

Как мы выстоять сумеем
С этой подлостью своей…
Лишь свободней и мудрее
Став — мы будем их сильней.

Но у нас не та забота.
Старый поиск — бить кого.
Обвиняющих — без счёта,
Виноватых — никого.

Словно можно некой данью
Отодвинуть страх и тьму.
Нам чуток бы покаянья! —
Не приучены к нему.

Нам покаяться бы, люди, —
Раскопать в душе ключи…
Недосуг. Всё лезем в судьи,
А иные — в палачи.

То ль для складу, то ль для ладу,
То ль для вящей глубины
Оторвать меня им надо
От судьбы моей страны.

Той, что с юности и сразу
В смысл вошла любого дня,
Без которой пуст мой разум
Да и просто нет меня.

Дескать, чуждый ей душою,
Впрямь я зря листки марал:
Всё, чем жил тут, — мне чужое,
Что вобрал тут — я украл…

Врут! На Родине по праву
Приобрёл я всё своё:
Жалость к людям, гордость славой,
Стыд тревожный за неё.

Возмущён ты? В чём причина?
Ты не лучше их ни в чём.
Сам ты был, Абрам Пружинер,
В честь идеи палачом.

Пусть забыли Голта с Балтой
Стук чекистских сапогов,
Пусть и сам не избежал ты
Рук своих учеников.

Пусть и сам был бит по роже,
Пострадал в своей игре,
Был!.. Другие были тоже.
В той же Балте — при царе.

Поступали тоже круто.
Правых нету здесь, пойми.
Тут ни счесться, ни распутать.
Только то же — быть людьми.

Как найти на это силы,
Устоять перед бедой? Как?..
Младым славянофилам
Выход видится простой:

Кровь пролить, но с грязью всею
Силой кончить навсегда.
Им чужды твои идеи,
Но по вкусу простота.

Пусть и с ненавистью в сердце,
Пусть и духу не терпя,
За тобой идут. Не деться
Никуда им от тебя.

Потому что не мессия,
Но не чёрт, как нужно им,
Ты в истории России
Безусловно был своим.

Вот исчерпана вся тема:
Ты, твой путь, твои дела…
Кто-то скажет, что поэма
От поэзии ушла.

Скажет: вовсе нет причины
Освещать стихом этап,
Где такой Абрам Пружинер
Смог превысить свой масштаб.

И нелепо тратить силы
С возмущеньем молодым
На возню славянофилов
С честолюбьем их пустым.

Скажут: стыдно, рухнув с выси
Вечных правд и вечных звёзд,
Пошлых временных коллизий
Разгребать сухой навоз.

Словно бросил я за далью,
Позабыв за душной тьмой,
Свежей пахнущий печалью
Воздух вечности самой.

С ней — не просто, с ней — тревожно:
Вечность — жизнь в неправде всей.
Но себя в ней слышать можно —
Меру, Бога и людей.

С ней спокойно, ненатужно
Может пить душа моя
То одно, что впрямь ей нужно, —
Вдохновенность бытия.

Что ж, согласен я со всеми.
Только нам не повезло.
Откровенно в наше время
Миром править рвётся зло.

Рвётся мрак представить светом,
Спутать силой колдовства
Все названия предметов
И любое дважды два.

Это — мрак. И в этом мраке, —
И боюсь — во всём есть связь, —
Могут люди, как собаки,
Дочь мою убить, озлясь.

Налететь толпою плотной,
Оскорбить, и растоптать.
Я боюсь. Ведь безысходно
К людям ненависть питать.

Сразу сердце станет немо,
Всё, чем жил, угаснет враз.
…Вот с чего я к этим темам
Возвращаюсь каждый раз.

И бросая не впервые
В морду дня его грехи,
Сочиняю «лобовые»
Разозлённые стихи.

И стыжусь того не очень,
Понимая жизнью всей,
Что в поэзию и осень
Нет теперь других путей.

Это вечность — знаю точно —
Защищать себя зовёт.
И тоскуя, в каждой строчке,
Ею вызванной, — живёт.

Прельщались в детстве мы железной клятвой
Жить общежитьем — без Россий, без Латвий.
Об этой клятве все тогда трубили,
Но мы верны ей и позднее были,
Когда — мы это тактикой считали, —
Трубить об этом, в общем, перестали.
Мы поверяли верность этой клятвой…
…А нам и дела не было до Латвий.
Что значило для нас на фоне Цели,
Что Латвия живёт и в самом деле,
Что ей чужды все наши упованья,
Но слишком сладок миг существованья —
Вне Ордена, вне Ганзы, вне России,
Считай, за всю историю впервые.
И что её, вкусившую начало,
Судьба исчезнуть вовсе не прельщала.

Наоборот — как долг велит Державе,
Она искала подтвержденья в славе
И памятники ставила в столице
Тем, кто помог ей от врагов отбиться, —
Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,
Жить, не страшась судьбы обыкновенной, —
Кадя, как люди, из приличья Марсу:
Без бранной славы что за государство?