Наум Коржавин - На скосе века

В жажде веры и братства,
К схватке мыслей и чувств.
Буду верить… Теряться…
Вдохновлюсь… Заверчусь…
И открою в смущенье,
Что свобод торжество —
Не конец, не решенье,
А начало всего.

Всех вопросов на свете
Всяких «мы», всяких «я»,
И трагедий… Трагедий
Самого бытия.

Вечность мрака и света,
Бесконечный их бой…
Лишь ударясь об это,
Стал самим я собой.

В этом — жизнь… И простая
Мудрость правды земной,
От чего ограждает
Нас штыками конвой.

Чем на время встревожит
Странных лет благодать.
От чего нас и позже
Вновь начнут ограждать,

Из преддверья свободы,
Тряханув без затей,
Снова в тусклые годы,
Как в тупик у путей.

В глупость, в страх, в недоверье…
Сбив, пустив под откос
Тех, кто, веря преддверью,
Стал свободен всерьёз.

Возвратилась на место
Стыдных лет колея,
И важнее протесты
Вновь, чем смысл бытия.

Но пока я — у края,
Крест стоит на судьбе.
Я по шпалам шагаю
В подконвойной толпе.

И одно мне известно —
Что не будет легко.
А до всяких протестов
Так ещё далеко.

Что, ступая на гравий,
Впопыхах, на бегу,
Я пока и представить
Дальних бед не могу.

Да и помня, что еду
Гибнуть в снежном краю,
Я бы счёл эти беды
Неустройством в раю.

Вот дошли. Ноют ноги.
Давит плечи пальто.
Я в начале дороги,
И не скажет никто,

Что она — пусть непросто,
Пусть и сам согрешу —
Заведёт меня в Бостон,
Где я это пишу.

Где не думал я сроду
Жить, где тяжек мой сон…
Где чужою свободой
Щедро я наделён…

Где — хоть помню всегда я,
Чем обязан я ей, —
Всё равно не хватает
Мне свободы — своей.

И друзей — в чьём сознанье,
В чьих глазах негасим
Острый смысл пониманья,
Что над бездной висим.

Всюду — дома, в изгнанье,
В тюрьмах, в райских местах…
Суть не в бездне — в сознанье:
Бездна рядом и так.

Мне сознание это —
Жизнь в извечной игре.
Без него как бы нету
Смысла в зле и добре.

И в защите свободы…
От кого и к чему? —
Если движутся годы
Так спокойно во тьму.

Разве беды нависли?
Длится сладкая жизнь,
Где подобие мысли
Интересней, чем мысль.

Пелена!.. Не проткнуться
Мне сквозь ту пелену.
Лишь под ней задохнуться.
Да и камнем ко дну.

Чтоб в тоске неудачи
Ощутилось острей,
Что свобода — не значит
Мир свободных людей.

Что висит над юродством
Тусклой мглы мировой
Меч судьбы — вологодский
Тот же самый конвой.

Ладно!.. Люди есть люди —
Сгусток плоти земной.
Я не знаю, что будет
С той и с этой страной.

Знаю: в страшные годы
Здесь я лямку тяну.
Совесть, Хлеб и Свобода —
Всё стоит на кону.

Точит жизнь постепенно,
Не щадя ничего,
Как измена — подмена
Жизни, смысла — всего.

Нет, не с целью, не зряче,
Не по воле Вождя —
В жажде значить, не знача,
И вести, не идя.

То же века несчастье,
Та ж кимвальная медь,
Но теперь не удастся
Мне её одолеть.

Но уже не придётся
Рассчитаться сполна:
Мало сил остаётся,
И чужая страна.

Но как боль, как предтеча
И как память души
Вновь встаёт этот вечер
В привокзальной глуши.

Зданий мокрая охра,
Сердце в мутной тоске,
Надзирательский окрик
На родном языке.

Поездов громыханье,
Тупичок без травы,
А за домом дыханье
Недоступной Москвы.

В нём бессилье прощанья,
В бледном зареве высь
И ещё обещанья,
Что частично сбылись.

Но трусливо-сурово
Обманули опять…
…Это снова и снова
Мне теперь вспоминать.

В безвоздушно-постылой
Пустоте этих дней.
Видно, всё-таки было
Что-то — жизнью моей.

Было, сплыло, осталось,
Пронеслось, унеслось.
Превратилось в усталость,
В безнадёжность и злость.

Было: поиски меры —
Пусть в безмерном аду.
Да и всё-таки вера,
Что куда-то иду.

И незнанье той сути.
Что надежда — пуста.
Что дороги не будет,
Кроме той, что сюда.

Это юности знаки:
Дождик… Запах угля…
Конвоиры… Собаки…
И родная земля.

Не стоит всерьёз удивляться.
Что вновь тут за горло я взят.
Смешно за свободой являться
В чужую страну — в пятьдесят.

И глупо бурлить постоянно,
Тревожа вкушающих сон, —
Кому как наркоз и нирвана —
Разорванность связи времён.

А впрочем, здесь — так иль иначе —
Никто б тебя слушать не стал.
Поскольку со всем, что ты значишь,
Ты здесь к дележу опоздал.

И, значит, не ходишь в мундире,
Ума представляющем знак.
А все доказательства в мире
В сравнении с этим — пустяк.

И что возмущаться впустую,
Как совесть, стоять над душой, —
При этом и впрямь претендуя
На угол в квартире чужой?

Конец! Я своим тут не стану,
Всё будет, как было и есть.
Всё — в гибель…
        И думать мне странно,
Что мог я родиться и здесь.

А что?.. Ведь и судьбы, и даты
В наш век так чудно сплетены…
И вдруг бы сошлось, что когда-то,
Задолго до Первой Войны, —

Погрязший в духовных беседах
(Лишь их принимая всерьёз),
Сюда бы приехал мой предок
И в генах меня бы привёз.

Со страху ль, с тоски, с непокорства —
Не всё ли равно отчего,
Но всё совершилось бы просто
И как бы помимо него.

Пришедший в себя от погрома,
Супругой однажды бы он
С детьми был исторгнут из дома
И втиснут с вещами в вагон.

И встал бы, не сразу освоясь,
В проходе — застыв… не дыша…
Но тут же бы тронулся поезд,
И всё б утряслось не спеша.

И стало бы скоро не тесно
(Россия — такая страна),
И он бы нашёл себе место,
Чтоб было видней — у окна.

И снова уйдя в свою книгу,
Два дня не вставая почти,
Влеком был бы поездом в Ригу
И курочкой кормлен в пути.

А рядом гремели б событья,
Мелькали б огни… города…
Навстречу бы — в Киев ли, в Питер,
В Москву ли — неслись поезда.

И станции были б — дощаты.
И рядом бы — чуждо-легки —
Сменялись студенты… солдаты…
Купцы… слесаря… мужики…