Наум Коржавин - На скосе века

Вносили б надежды и беды
(Всё то, чем тревожил их век),
Легко б заводили беседы,
Сдружась, исчезали б навек.

Как будто предчувствуя муки,
Спасаясь от собственных снов,
Мечась, — всё искали друг в друге
Надёжности… взлёта… основ…

…Но, чуждый всей этой стихии,
Уйдя в бормотанье своё,
Он плыл бы над этой Россией,
Не глядя, не видя её.

Всё тексты свои разбирая,
Не мучась тоской никакой.
Меняя один не-Израиль
На более мягкий другой.

Осталась бы призраком тёмным
В сознании эта земля.
Не ведаю, что б о ней помнил
Он, глядя с борта корабля.

Наверно, простор нетревожный
Всплывал бы… Овины… Овраг…
Солдатики… Флаг над таможней…
Жандарм в станционных дверях…

Но, впрочем, — как это ни мало,
Но если б мне так повезло,
То даже и это, пожалуй,
Уже б до меня не дошло.

И только б застряло навечно
В сознанье, как миф и как тыл,
Чудное названье местечка,
Где предок до выезда жил.

И я б вопрошал мимоходом
Смущённых московских гостей:
«Мой дед из Ивановки родом.
Вы, верно, слыхали о ней?

Ивановка!.. — странное имя…»
А впрочем, к чему эта спесь?
Ну кто его знает, каким бы
Я вырос, родись бы я здесь.

Быть может, сызмальства старея,
Закон неизбывно блюдя,
Молился б я Богу Евреев,
К неизбранным лишь снисходя.

Их жизни презрев равнодушно,
Их болью болеть не спеша…
…О Господи!..
       Как это скучно!
И как с этим глохнет душа!

…Нет, властны истории сдвиги.
Скорей бы я, вдрызг вдохновлён,
И здесь те священные книги
Отверг, как куриный бульон.

Отверг бы с гордыней и шумом,
Как душный бессмысленный плен.
И вовсе б не скоро подумал,
Что нужно и что-то взамен.

Нет, с Богом разделавшись, — сразу
Вспарил бы уверенно я
И в свой ненаполненный разум
Поверил, как в пик бытия.

А после, не сдавшись и скуке,
Гордясь ею даже слегка,
Застрял бы в преддверьях науки,
В сплетеньях её языка.

И, может быть, стал бы отменным,
Исполненным сложных забот,
Престижным саксессыфулмэном [12],
Спецом по обрывкам пустот,

Теснящим все признаки жизни
Плетеньем натужных словес,
Без всяких марксизм-ленинизмов
Сознанье затмившим, как бес.

Агентом всемирной подмены
Всех смыслов, основ и начал…
Но нет!.. Я б таким тут, наверно,
Не стал, раз в Москве им не стал.

Там тоже различные масти
Подмены души и ума,
И та, что внушается властью,
И та, что родится сама.

И даже звучит дерзновенно…
В ней часто изысканность есть
И вызов… Но это — подмена.
И в общем, такая, как здесь.

Она и бежит, как известно,
Сюда, — «чтоб спастись от цепей»,
И бодро сплетается с местной
В удавку на шее моей.

Нет, с Богом расставшись, — скорее
Сперва б я, — спеша, как на пир, —
И здесь бы зажёгся идеей
Огнём переделывать мир.

И после, — теряя дорогу,
Но даже не зная о том, —
Наделал бы глупостей много,
Каких бы стыдился потом.

И всё-таки здесь бы я тоже
Сегодня — сквозь горечь и срам —
Вернулся б не к дедовской, может,
Но — к вере… Как сделал и там.

И помня своё назначенье,
Свой смысл ощутив наяву,
Я так же б тут против теченья
Теперь уже плыл, как плыву.

Лишь, может, чуть меньше усталый
(Всё ж свой на своём берегу),
Я б всё-таки как-то, пожалуй,
Здесь выплыл… А так — не смогу.

А так — лишь отчаянье гложет
(И стыдно — да нет уже сил).

Но всё-таки, всё-таки, всё же
Спасибо, что жил я как жил.

Спасибо, что страхи и крики
Презрев, как обычный скандал,
Тот предок мой все свои книги
В местечке родном дочитал.

Что, всякой враждебен стихии
И зная, что значит погром,
Он всё ж не сбежал из России…
И я в ней родился потом.

Не странно ль? Сбежав за границу,
Держась за последний причал,
Я рад, что мне вышло родиться
В стране, из которой сбежал.

Но всё — и причастие к небу,
И к правде пристрастье моё
(За что и гоним был нелепо,
И изгнан) — во мне от неё.

И счастлив я, — даже тоскуя, —
Что я не менял, как во сне,
Отчизны — одну на другую,
Равно безразличную мне.

А жил, как положено, — дома,
На родине, с нею не врозь,
И резал ножом по живому,
Когда расставаться пришлось.

И здесь, в этой призрачной жизни,
Я б, верно, не выжил ни дня
Без дальней жестокой отчизны,
Наполнившей смыслом меня.

…Сбежал я — как сдался на милость.
Гуляю по райским местам.
Но всё, что мне в жизни открылось,
Открылось мне всё-таки там:

И смысл, и сквозь горе людское
Цена и мечте, и беде.
А вместе — и нечто такое,
Что мне б не открылось нигде.

С чем — как в остальном ни упорствуй,
Как все ни ломай рубежи, —
Высокое — буднично-просто
И лечит от выдумок лжи.

Всё это — куда б я ни прибыл —
До смерти носить мне в себе.
Спасибо, спасибо, спасибо,
Спасибо за это судьбе.

Пусть дома наветы и гимны,
И суетность там же, где высь.
И может, Россия погибнет,
Не тем занята, чтоб спастись.

И может, озлясь бестолково,
Она ещё в страшный свой год
Меня оттолкнёт как чужого,
От жизни моей оттолкнёт.

И рухну, обиженный ею,
Шепча ей стихи, как письмо…
Пусть!..
     Если она уцелеет,
То всё утрясётся само.

Уладится то, что неладно,
Излечится боль в тишине…
…А если погибнет — не надо
Самой справедливости мне.

Россия! Да минет нас это!
Опомнись! Вернись в колею! —
Кричу я… Но нет мне ответа.
Да что там!.. Весь мир — на краю.

Туманы подмен у подножья.
В нирване Нью-Йорк и Париж.
А сверху, как с Этны безбожья,
Ты всем изверженьем грозишь.

Как раньше… Хоть прежнего пыла
Уже воскресить не дано.
Хоть всё, для чего ты грозила,
Сама ты презрела давно.

В том нет уже даже безбожья —
Ленивый развал бытия.
Как пеплом, завалена ложью
Там поздняя мудрость твоя.

И всё — за бронёй… Не увидеть
Твой свет сквозь брони толщину.
И будут тебя ненавидеть
За всё, у чего ты в плену.

И может, озлишься ты тоже
В ответ — не оставшись в долгу…
И чем это кончится, Боже,
Узнать я уже не смогу.