Джон Мильтон - Стихотворения

Грешник, свой грех осудивший, заслуживает снисхожденья.

Тот, кто прощенья взалкал, наполовину прощен.

Зверь самый дикий - и тот не тронет испуганной жертвы?

Лев не терзает того, кто без движенья лежит.

Даже у ловких копейщиков, жестокосердых фракийцев

Крик о пощаде порой жалость в груди пробуждал.

Дланями, к небу воздетыми, молнию предотвращают;

Скромная лепта подчас гневных смягчает богов.

Долго пославший меня тебе написать порывался.

Дольше медлить с письмом дружба ему не дает,

Ибо молва, а она не лжет, сообщая о бедах,

Весть принесла, что кипит в землях саксонских война,

И полководцы-соперники к городу, где ты укрылся,

Из сопредельных краев буйные рати ведут;

Что по соседству с тобой Эни_о_ разоряет селенья

И обагряет поля кровью сраженных бойцов;

Что на Германию Фракию Марс променял беспощадный

И несется по ней на одрисийских конях;

Что пожелтела листва на вечнозеленой оливе,

И, не видя конца ужасам, на небеса

Вновь возвратилась богиня - вершительница правосудья,

Дева, чье сердце страшат медные вопли букцин.

Вынужден ты одиноко средь бедствий годины военной,

Зная заботы одни, жить в чужедальней стране,

Ибо лишь там ты нашел источники существованья,

Коих в отчизне своей так и не смог отыскать.

Родина, мачеха с сердцем, что тверже, чем белые скалы,

В чье основанье прибой бьет у твоих берегов,

Разве пристало тебе обходиться с сынами твоими

Так, чтоб спасались они за рубежом от нужды,

Чтоб в иноземных пределах себе пропитанья искали

Те, кто ниспослан в сей мир богом всеведущим был,

Дабы поняли мы, какою дорогою к звездам

Может душа воспарить, плотское бремя стряхнув?

Коль ты и впрямь такова, пусть голод духовный до смерти

Будет уделом твоим в вечной стигийской ночи!

Как не сравнить твои чада с Фесв_и_тянином Илиею,

Что принужден был бежать по каменистым тропам

В глубь Аравийской пустыни от рук нечестивца Ахава,

В ком сидонянка гнев против пророка зажгла;

Иль с киликийцем-апостолом, из эмафийских пределов

Изгнанным после того, как он отведал бичей;

Иль с Иисусом самим, кого с берегов Гергесипских

Неблагодарный народ силой заставил уйти?

Но ободрись, милый друг, и унынию не поддавайся,

Доступ в сердце твое бледному страху закрой.

Хоть и сверкают повсюду, куда ты ни глянешь, доспехи,

Хоть отовсюду грозят меткие стрелы тебе,

Меч не коснется ничей твоего беззащитного тела,

Кровью твоею никто дротик свой не обагрит.

Ты под эгидой господней пребудешь вовек невредимым.

Бог - и ограда твоя, и нерушимый оплот.

Вспомни, сколь многих мужей, служивших царю ассириян,

Он у Сионских ворот за ночь одну истребил;

Как и в горах, и в долине к бегству принудил отряды,

Что на Самарию встарь древний направил Дамаск;

Как, устрашая царей, рассеивал вражьи фаланги

В битвах, где воздух дрожал от завывания труб,

Где белый день померкал от пыли, копытами взбитой,

Где колесницы, как вихрь, сонный взметали песок

И оглашались просторы воинственным ржанием конским,

Лязгом и свистом клинков, гулом и топотом толп.

Так не теряй же надежды, последней утехи несчастных,

И неудачи свои стойко преодолевай,

Веря, что милостив бог, и минует лихая година,

И возвратишься опять ты под отеческий кров.

ЭЛЕГИЯ VII

Я не ведал еще, Аматузия, сколь ты всевластна,

Мне еще не обжег сердце пафосский огонь.

Стрелы твои, Купидон, считал я ребячьей игрушкой

И над величьем твоим дерзко смеялся порой.

"Мальчик, - твердил я, - ты лучше преследуй пугливых голубок

Только такому врагу страх ты способен внушить;

Иль, настреляв воробьев, почти себя пышным триумфом:

Б_о_льших трофеев, дитя, ты не стяжаешь вовек.

Так для чего ты грозишь всему человечеству луком?

Твой дурацкий колчан ужас в мужей не вселит".

Эти насмешки лишь пуще разгневали сына Киприды,

Ибо бессмертного нет вспыльчивей, нежели он.

Дело было весной, и над городом день занимался,

Майским лучом озарив острые кровли домов;

Я же взор устремлял вослед отступающей ночи:

Был усталым глазам утренний свет нестерпим.

Вдруг у постели моей крылатый Амур появился.

Бога я сразу признал в нем по колчану его,

И величавой осанке, и ласково-грозному взору,

И полудетскости черт рдевшего гневом лица.

Был он прелестью схож с Ганимедом, Юпитеру милым,

Что на Олимпе нектар богу влюбленному льет,

Или с пленившим наяд и навеки похищенным ими

Гилом, который на свет Феодамантом рожден,

И не портил ее, а, напротив, усиливал только

Гнев, разгоравшийся в нем с каждым мгновеньем сильней.

Рек он: "Коль скоро, несчастный, примера других тебе мало,

Мощь десницы моей ныне изведаешь ты

И, оказавшись одной из жертв моего самовластья,

В людях почтенье ко мне казнью своей укрепишь.

Разве ты позабыл, что и сам победитель Пифона

Должен был передо мной гордую шею склонить?

Разве, к Пенеевой дочери страсть ощутив, не сознался

Феб, что больнее разят стрелы мои, чем его?

Даже парфяне, которые бегством победу стяжают,

Луком владеют не столь ловко и метко, как я.

Мне в искусстве стрельбы был не равен охотник кидонский,

Первенство в ней уступил женоубийца Кефал.

Верх неизменно я брал над Гераклом и другом Геракла.

Был побежден - и не раз - мною гигант Орион.

Вздумай предвечный Юпитер метнуть в меня молнию с неба,

Я бы ее упредил острой стрелою своей.

Если ж по-прежнему ты трепетать предо мной не желаешь,

Я в назиданье тебе в сердце тебя поражу,

И не надейся, глупец, что от ран защитит тебя муза

Иль уврачует змея Феба-целителя их".

Так он промолвил и, за спину лук золоченый закинув,

Скрылся, чтоб отдых вкусить на материнской груди.

Я же улыбкой ответил на эти ребячьи угрозы:

Страха мальчишка-божок мне ни на миг не внушил.

Часто гулял я тогда, подражая согражданам в этом,

То по садам городским, то по окрестным лугам.

Мимо меня взад-вперед то и дело со смехом сновали

Девы, чьи лица равны лику богинь красотой.

Полдень при их появлении вдвое светлей становился,

Делалось солнце само ярче от блеска их глаз.

Зрелище это в унынье меня не ввергало - напротив,

С юною пылкостью им тешил я душу и взгляд.

Ни подавить любопытство, ни скрыть восхищенье не в силах,

Я при встрече порой в очи им очи вперял.

Так и увидел меж них я ту, что всех прочих затмила,

Ту, чьи взоры во мне пламя недуга зажгли,

Ибо прекрасней ее не могла б и Венера казаться.

Счел я, что перед собой вижу царицу богов.

Гнев на меня затаив, Купидон мне подстроил ловушку:

С девой прекрасной меня он злоумышленно свел.