Алексей Притуляк - Лирика

И старый орел прилетал, чтобы печень клевать Прометея, -

Я помню: на небе плескалась заря, жарко кровью алея;

Я помню: так призрачно тлел аромат первобытных цветов...

И был я один. На меня проливалась тоска Водолея.

Корил я богов, их молил я ненужную жизнь оборвать.

Но глух был Зевес или слеп и вотще пропадали моления,

Вотще я стремил к небесам укоризны, мольбы, песнопения -

Не слушали боги меня, на уста налагали печать...

И помню: был вечер; вне жизни и смерти летели мгновенья,

Сполохи метались по небу, и молния тучи рвала.

Хоралом звучала гроза и вихрились ветра, завывая;

Взбешенное море ревело, на берег валы посылая;

Ложилась на землю ночИ бесноватая мгла.

И помню: восстала из пены морской Афродита нагая.

Вдруг замерло все. И прекрасная дева взошла на песок.

И с неба посыпались звезды, на сердце моем догорая,

И, женщине первой несмелые гимны впервые слагая,

Я пал на колени, губами касаясь божественных ног...

Я помню: сверкали сполохи, за краем земли угасая;

Я в синие очи смотрел, назнакомым волненьем дыша.

Так тихо плескалась на небе заря, жарко кровью алея,

Так тихо качались цветы, ароматами новыми тлея;

И нежною болью в груди у меня нарождалась душа.

Сегодня утром я проснулся, а тебя -

нет.

Ты просто взяла и ушла,

оставив мне только

вмятину в обивке софы,

запах духов

и кастрюлю котлет.

Осень ходит по дому,

скрипя половицами,

и заглядывает в шкафы,

и садится в кресло-качалку,

в которое садилась ты,

прося почитать стихи...

Софа скоро сбросит с себя твой силуэт.

Ветер выгонит из дому запах духов.

Котлеты я съем.

Мне на память останется только память -

одинокая тусклая память -

и мой зарифмованный бред...

Сегодня утром я проснулся, а тебя -

нет.

Спи, ангел мой, почи в лазури сновидений.

Забудь свои года и не считай мгновений,

Что падают во тьму слезами палача.

Как поминальная горит в углу свеча...

Спи... Нет ни дней, ни лет, ни правды, ни сомнений.

Остались лишь: любовь - царица преступлений;

Мечта, подаренная с царского плеча;

Надежда - глупая ужимка циркача;

И память как оскал нелепых наваждений.

Горит в огне душа, безумно хохоча;

И падает звезда в колючий шорох терний...

Угаснет жизнь в глазах несозданных творений,

И мраморная пыль, как нежная парча,

Покроет лики их... Навеки... Спи, мой гений,

Спи, ангел мой, почи в лазури сновидений.

Накуралесила, ети,

Навздыбила шальная вьюга...

И мы опять зовем друг друга,

Друг друга растеряв в пути.

Не разорвать порочность круга,

Не выйти за предел мечты.

Я к северу иду, а ты -

А ты опять в плену у юга.

Дойдя до края, до черты,

Мы, в узел связанные туго, -

Над пропастью. Как два недуга.

Как две усталых маеты.

Мы убегали от испуга

Пред ясной сутью простоты,

И в шуме вечной суеты

Сыграв, затихла наша фуга.

И что теперь?.. Из немоты,

Звучащей колко и упруго,

Задумчивая безнадюга

Нам строит стены пустоты...

Из заколдованного круга

Не выбраться, как ни крути...

Накуролесила, ети,

Навздыбила шальная вьюга.

Твоя душа - как старый чемодан с металлическими уголками,

в котором хранятся все ненужные вещи, которые жалко выбросить.

В нем валяются старые письма от какого-то из твоих бой-френдов,

сломанные часы, подаренные на совершеннолетие отцом,

твой школьный дневник, сохраненный на память матерью,

сборник стихов Хайяма, пустая пачка от редких сигарет,

учебник латыни, гусиное перо, чехлы для коньков

и прочий ненужный хлам, наваленный туда вперемешку

и мешающий дышать мне -

мне, лежащему на самом дне.

Черт меня дернул быть с тобой нежным, сыпать искрами и не гасить.

Сам не знаю, как подфартило - нарушить ТБ и не сгореть.

Кажется, ты дошла до кондиции и скоро не сможешь без меня жить.

Кажется, ты вот-вот взмахнешь крыльями, сядешь на шкаф и начнешь петь.

Как хорошо, что у меня есть сердце способное вечно тебя любить!

И как все же здорово, что у меня есть нервы, достаточно крепкие, чтобы тебя терпеть!

Я был раздавлен на стенке в спальне хрущевки

девушкой Катей во время генеральной уборки.

Мальчик Игнат зеленкой пририсовал мне крылья,

пока отбывал наказание в углу за испорченную кофемолку.

Папа Игната - художник - увидел во мне картину

с претензией на гениальность и постмодернизм.

Тогда я был вырезан ножницами вместе с куском обоев

(бежевых, с флером, немецкой компании "Rasch")

и куплен с аукциона за баснословную сумму

в четырнадцать тысяч американских рублей

каким-то чудаковатым японцем, обожающим хокку и танка

и созерцательно пьющим на ужин разбавленную теплую водку под названием сакэ.

Японцы, они вообще очень странные люди -

часами могут сидеть и смотреть на свой пуп,

представляя, что проникают в просторы вселенной,

особенно после разбавленной теплой водки,

которую, кстати, они тоже сперва созерцают,

как-будто от созерцания водка способна стать крепче.

И этот забавный японец по имени Сёдзу

вставил меня в деревянную желтую рамку,

повесил на стену и, приняв сначала на грудь, а потом - позу Будды,

долго и нудно меня созерцал затуманенным взглядом,

чмокал губами, сопел и что-то шептал по-нерусски,

напрочь забыв про каллиграфию, бусидо, и рэндзю...

Так и живу я с тех пор посреди оригами,

хокку, бонсаи, кимоно, икебана, татами,

гейш, камикадзе, хентай, годзилл и просто японцев

- самый обычный российский (когда-то — советский)

раздавленный девушкой Катей во время уборки

и мужем ее превращенный в шедевр постмодернизма

клоп.

Я пуля,

я дура,

и вряд ли уже поумнею.

Да надо ли?..

Ведь то, что я делать умею,

я делаю хорошо.

Я пуля, ты - мой солдат,

я стану твоей навеки,

я верная,

мы будем вместе,

умерев в один день...

Умерев.

Ведь то, что ты называешь сердцем, -

это мой ад,

ведь это МНЕ

холод и вечность,

А тебе - только боль,

которая

скоро пройдет...

Готов?..

Давай, мой хороший:

по грязи,

по ветру,

по кронам деревьев -

на взлет...

ось моей головы

повисла

и машет дровами

и бьется о камень

в попытке нащупать ядро;

насилую клаву,

но демоны все передохли,

и дело не в матери,

дело, похоже, - в тебе.

ты — вирус,

пробравшийся

в LAN моего одиночества;