Алексей Притуляк - Лирика

получить полноценное блюдо.

Но прежде,

чем приступить к поеданию,

непременно следует

плюнуть на все

и

загадать желание.

Ты, наверно, права - мы и вправду с тобой потерялись;

ты конечно права - что-то важное мы упустили.

И бессильны слова, а без слов мы давно разучились

говорить по душам... по сердцам... да и просто по сути,

полагаясь на звуки и жесты, на слух и желанья.

Разойдемся по разным углам, уступая молчанью.

Ты поплачешь в подушку. Я выкурю две сигареты.

А потом, за столом, завершая формальности действа,

согласимся на том, что вели мы себя некрасиво.

Мы дошли до развилки, до края... Да что перспективы...

В перспективе - окно, заметеленное до карниза,

и постылая ночь, для которой любви не осталось.

И ведь правда, ведь верно: такая ничтожная малость -

улыбнуться тихонько, без грима, одними глазами...

Но в глазах - пустота обессиленно машет крылами.

Отразившись во взгляде

мартовского кота,

тенью скользнув

по опрокинутому в лужу небу,

пройти, балансируя,

по краю рассвета

и раствориться

во вчерашней наивной мечте.

И там, в ее высоте,

скинув пальто

ненужное больше,

расправить крылья

и улететь

от автобусов,

грязи,

попсы,

сигарет

и рекламных щитов

серого города,

в иное пространство,

где под ногами - небо и радуга,

где мартовские коты

ходят по звездам,

поставив хвосты трубой

и грозов омурлыча,

где вся вселенная -

это рыжая бабочка,

севшая на ладонь.

Ты растешь из души моей, тихо и странно -

Белой лилией в сумраке ночи усталой;

Ты струишься в артериях нежностью алой,

Заживляя тобой нанесенные раны.

В пиале твоих губ, что солены и пряны, -

Недопитая страсть остывающей лавой;

И касание рук, полуночной облавой,

Вновь тревожит желаний моих караваны...

Осыпаясь как краска с поблекшей картины,

Отгоревшие звезды провалятся в лето,

Что мне сердце разбило на две половины.

Завтра осень заглянет сквозь шторы, и где-то,

Там, где время обрушено было в руины,

Нам сыграет звенящая скрипка рассвета.

Дремлет по чашкам забытый кофе, зачах бутерброд на тарелке,

чайки кружат и кричат над укрытой туманом лагуной,

ветер осенний тихонько играет на нервах рассвета,

и нас еще — двое...

Кофе допит, вонюче дымит непогасший окурок,

чайки притихли, дождь моросит, норовя заскочить на веранду,

ветер нетрезво шагает по лужам в обнимку с полуднем,

и кажется, я — один...

Съем-ка я бутерброд - не пропадать же добру...

Я — скелет

в шкафу вчерашнего дня -

сижу в углу,

под твоими платьями -

в белом кашне на шее,

в зеленом чепце на черепе.

Ты прячешь меня

от посторонних глаз

и от собственных мыслей,

но вряд ли тебе удастся

когда-нибудь

забыть обо мне навсегда.

Ты используешь меня как манекен.

Твоя сестренка

играет со мной в дочки-матери.

Моль

уютно устроилась

у меня под ребром.

Все хорошо,

мило так, по-семейному,

но это пока -

пока однажды кому-то из нас

не надоест

весь этот фарс...

И я почему-то думаю,

что этим "кто-то"

окажется моль.

"Начинается плач гитары..."

Ф.Г. Лорка

Ты сыграешь адажио пиано

В полумраке, окутавшем дом;

И на сердце, заплакавшем пьяно,

Грусть уляжется черным котом.

В переулках прошедшего года,

В запустелом холодном вчера

Не найдя заметенного брода,-

Я останусь в зиме до утра.

То взлетая в белесое небо,

То срываясь в крутое пике,

Будет рваться душа - на потребу

Пробежавшей по струнам руке...

Пальцы сникнут, стомленные бегом,

И последняя, долгая "ля",

Оборвавшись, просыпется снегом

Уходящего прочь февраля.

В те минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита

И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,

Из морской белопенной волны родилась Афродита

И в святой наготе, улыбаясь, взошла на песок.

И склонили колени пред нею все боги и песни слагали,

Охмелев от предчувствия новых, неведомых, чувств.

С неба падали звезды, цветы головами качали,

Загорались над миром столетья великих безумств...

И с тех пор она царствует в нашем, метущемся бешено, мире.

Мы живем для нее, за нее принимаем мы смерть;

И из битв выходя, к звонкострунной склоняемся лире,

Чтобы древнюю песню ей снова и снова пропеть.

И, усталые боги, мы склоняем пред нею колени

И слагаем ей оды и жаждем творенья безумств.

С неба падают звезды, вздыхают вечерние тени,

Мы хмелеем предчувствием новых, неведомых, чувств.

И в минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита

И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,

Из морской белопенной волны восстает Афродита

И в святой наготе, улыбаясь, идет на песок...

Глядя уже отчаянно

На этот дождливый май,

Мечется неприкаянно

Путник из ада в рай.

Не веря еще, что помер он,

Все повторяет "Б***ь!"

И гладит ярлык с номером

Тысяча тридцать пять.

А в ад прибыла комиссия,

На райских вратах - замок.

А у него ремиссия,

А он уже весь промок.

В божеской канцелярии

Что-то пошло не так.

А у него ни динария

Денег - один пятак.

И, просидев до полночи,

Слушая как орет

"Дайте же жрать, сволочи!"

Несчастный его живот,

Плюнув на все горестно

И помянув мать,

Он совершенно бессовестно

Решится не помирать.....

Стынут дефибрилляторы,

Скальпели по местам,

Дрыхнут реаниматоры,

Приняв по двести грамм.

Где-то хирург ветреный

Сныкался с медсестрой,

Бомж из седьмой экстренной

Пьет в туалете "Трой".

Тянется коридорами

Клизмообразная тишь...

Только грызет за шторами

Чьи-то бахилы мышь...

Нарушив ненужным гонором

Всю эту благодать,

Дернется труп под номером

Тысяча тридцать пять.

Замрет, с наслажденьем слушая

Как вьется над ним комар...

А по стене тушею -

Обкуренный санитар

Осядет, бледнея иссяня

И стекленея зрачком...

А в ад прибыла комиссия.

А рай нынче под замком.

В тишину роняют звуки

С полусонного смычка

Непроснувшиеся руки

Площадного скрипача.

Ну и что, что этой ночи

Дела нет ни до кого.

Он играет, между прочим,

Звуки сердца своего.

Он играет для аллеи,

Для луны и фонаря;

И в душе его, алея,

Просыпается заря...

И когда седое утро

Постучит к нему в окно,

Он уйдет в него, как будто,