Антология - Поэзия Африки

Я видел скончавшиеся машины,
В шахте мы с ними родные братья:
И нам разъедает ржавчина кости,
И мы отдыхаем лишь на погосте…

Но машина не станет рожать машину,
Как мы, потому что она умнее,
Но машина не кашляет перед смертью,
Как мы, потому что она сильнее.
Нам и за проволокой колючей
Мерещится случай, счастливый случай,
А ей не нужно глупой надежды.

Бездонны штольни,
А день рабочий —
Это весь день
И три четверти ночи.
Кроты под землей
Ведут коридоры,
Кроты на земле
Поднимают горы.
И бесконечность этой работы
Потрясает их простодушных предков.

Так было: люди племени моши,
Голос сирен услыхав однажды,
Из хижин вышли на всякий случай;
А белые проволокой колючей
Им путь преградили
И обратили
Мужчин в кротов, копающих землю,
А землю — в подобье большой коровы,
Чье молоко — золотой песок.

Чем глубже в землю уходят шахты,
Тем больше снаружи пустой породы,
Ныне гигантские терриконы
Могут тягаться с горой Эсанзлвана;
В тот день, когда я становился кротом,
Они были меньше,
Но, верно, потом
Станут больше.
Я жду, чтоб весь мир покрыли
Груды красно-коричневой пыли,
Которая к небу взлетает тучей,
Едва прошуршит ветерок летучий
Над глоткой нашей проклятой шахты.

Гремите, машины, ревите, машины,
Вы заглушаете наши крики,
В себе вы прячете гнев великий,
Ваши проклятья слышнее наших.
Не смейтесь, слушая наши стоны,
Мы будем молча лежать в могилах,
Вам помогать мы уже не в силах:
Вы только ржавеете,
Мы — умираем!

Слушать готов я, пой мне, о Ветер,
Дай отдохнуть и набраться силы,
Только один ты на белом свете
Умеешь качать и баюкать деревья.
В песне твоей чудеса повинны,
И красота, и реальность видений,
И любовь, приходящая без причины.
А мелочность старости и тишина,
Те, что меня оставляют без сна,
И тебя настораживают, наверно.
Но что же, давай убьем тишину!
Сердце мое полно ожиданья,
Оно для любого дерзанья открыто,
Радость тревогу в нем не убила, —
Молчание вечера мы разрушаем,
Подобно упрямым рыжим термитам,
Забравшимся в брошенную могилу.

Слушать готов я, пой мне, о Птица.
Здесь, где закрыто небо ветвями,
Песня твоя свободней струится
И голосок твой звучит сильнее.
Я шел от рощи невдалеке,
И так заслушался ненароком,
Что прилег и уснул на горячем песке.
Благодеянье великое — сон:
Забыть помогает измученным он
О страданьях, о голоде, о болезнях
И о людях, которых лучше не помнить.
Пой же мне песню с ветки зеленой
Такую, чтоб даже луна удивленно
Остановилась над нами в тумане,
Шепча: «Вы сытее пятнистых гиен,
Идущих по следу Номкубулваны».

Слушать готов я, пой мне, Цветок,
Древнюю песню любви и пчелы,
Сладкую песню дождя и реки,
Которые жизнь возвращают в пески.
Твои лепестки нежны и малы,
Но мудрость тверже алмазной скалы.
Ты знаешь секрет молодой любви,
Подобной свету предутренних звезд,
Перекинувших легкий волшебный мост
От ночной темноты к рассвету.
Ведь росы, упавшие на траву,
Сперва их мерцанием были согреты,
А потом уже розовым светом зари.

Песни об этом умеют петь
Только Ветер, Цветок и Птица.
Дайте же мне до конца насладиться,
Дайте же сердцем уразуметь
Песню Ветра, Цветка и Птицы.

О праотец мой, я постиг тебя
И о многом хочу говорить с тобой,
Во времени встретиться мы не могли,
Но зерна поступков твоих проросли,
И каждый побег, сохраненный судьбой,
О тебе рассказывает, любя.

Передо мною сосуд старинный.
«Старый кувшин», — говорили люди.
Кто знал, что в одну из тяжких годин
Ты с ним остался один на один
И пепел твой погребли в сосуде,
Забитом затычкой из красной глины.

Теперь на музейную полку лег,
Формой подобный неведомой птице,
Кувшин — посланник иных времен.
Тщательно пемзой очищен он,
Он за граненым стеклом хранится,
И лампу служитель над ним зажег.

Но, пристально вглядываясь в узоры,
Я вижу открытые Сонкомосе,
Стоящие возле границы мира,
Горы — подобные слою жира —
На туше, ножом рассеченной косо, —
Скрывавшие всех, кто бежали в горы.

Мастер ушедший из вязкой грязи
Птицу-кувшин сотворил с любовью,
Но позабыли мы слишком скоро
Все, перед чем трепетали горы,
Когда, траву перепачкав кровью,
Пировал народ вождя Мзиликази [393] Мзиликази — вождь, объединитель племени матабеле в XIX веке. .

И все же порой гнилая вода
Становится слаще пчелиного меда.
Почиет минувшее в этом сосуде, —
Сквозь глину внутрь посмотрите, люди,
Тени былого у горлышка-входа
Теснятся, замкнутые навсегда.

Вы мне приказали смириться навеки
С украденной жизнью, с нуждой и стыдом,
Быть вечно довольным, хотя вы решили
Разбить и разграбить мой нищенский дом!
Но прикажите пчелам,
Хранительницам сот,
Грабителя не жалить,
Ворующего мед.

Вы мне приказали, чтоб ради богатых
Принес я безропотно в жертву детей —
Пускай голодают, слабеют, тупеют,
До смерти не ведая радостных дней!
Но прикажите лучше,
Чтобы наседка-мать
Не смела пса-задиру,
Храня цыплят, клевать.

Вы мне приказали слепым оставаться,
Хоть свет наконец-то и мне просиял,
Чтоб я с моим родом томился во мраке
И радость ученья вовеки не знал!
Но прикажите гордым
И пестрым петухам
Не поднимать с рассветом
Хвалебный звонкий гам.

Вы мне приказали отречься от знаний,
Которые миру богатство несут,
Быть мрака рабом, быть забитым невеждой,
Не чувствуя гнета мучительных пут!
Но прикажите травам
Среди лугов и рощ
Завянуть, коль омоет
Их теплый летний дождь.

Зиме прикажите в весну не излиться,
Весне — зеленеющим летом не быть,
Не делаться щедрою осенью — лету,
Венере — сиянье с зарею не лить,
И прикажите мраку,
Чтоб он не посветлел,
Когда осыплет солнце
Его потоком стрел.