Габриэла Мистраль - Избранная проза

Я вовсе не оправдываюсь, нет, просто теперь мне дороги лишь те стихотворения, где я слышу язык, на котором говорю сама, то, что Дон Мигель, великий баск, называл живой речью. Я правлю гораздо больше, чем могут думать те, кто читает мои стихи, которые и после моей шлифовки все равно остаются варварскими, непричесанными. Я вышла из лабиринта и нечто от этого трудного узла, который не развяжешь, осталось, наверно, в том, что я делаю, будь то проза или стихи. По большей части писать мне в радость. Мне от этого теплее на душе и день становится по-детски нежным и наивным. Я живу в1 такой день с ощущением, словно побывала несколько часов на своей настоящей родине. Я привыкла испытывать это чувство полной свободы, безграничной воли, в те дни, когда я пишу стихотворение, хорошее оно или плохое, и у меня такое состояние души, будто я повенчана с великим множеством живых существ, повенчана со всем миром. Мне нравится писать в чисто убранной комнате, потому что я по природе человек неорганизованный. Порядок, похоже, дарит мне простор и эта тяга к простору свойственна моим глазам и моей душе. Порой я писала стихи, следуя ритму телеги, которая ехала по улице. Или, следуя звукам природы, которые, когда больше, когда меньше, сливаются в моем восприятии во что-то очень близкое к колыбельным песням. Шум сосен и морского прибоя, шелест тополиных листьев, все это, достигая моего слуха, становится колыбельной песней, все это приходит ко мне в ритме колыбельной песни. Однако у меня есть и стихи повествовательные, которые сегодня в такой немилости у молодых поэтов. Поэзия -- всегда целительна для моих чувств и для того, что мы зовем душою, но чужая поэзия -- куда больше, чем собственная. И та, и другая заставляет быстрее бежать кровь в жилах, сохраняя во мне детскость, позволяя чувствовать себя ребенком. Поэзия для меня -- просто некий осадок, некий след детства, умершего. Пусть стихи получаются суровыми, горестными, но они, эти стихи, которые я пишу, смывают с меня всю пыль мира, и даже не знаю какую еще трансцендентную мерзость, близкую к тому, что мы называем первородным грехом, я несу эту мерзость в себе и несу с непреходящей тоской. Не знаю, быть может, это вовсе не первородный грех, а наше общее падение в бездну той рациональной и антиритмической выразительности, куда в наказание сошел весь род человеческий, и это печалит более всего нас, женщин, потому что мы утеряли радость истинной благодати языка, в котором была музыка и порыв, и он, этот язык, должен был принадлежать всему роду человеческому.

А раз уж речь зашла о детстве, то я думала, что дала бы ему такое же определение, какое могла бы дать самой поэзии, думала вот о чем: я написала одно стихотворение, где говорит ребенок, он говорит о множестве каких-то предметов, которые ему никак не рассмотреть, ему мешает соринка в глазу, Я считаю, что у нас, у тех, кто явился на белый свет, чтобы слагать стихи, в глазах с рождения положена поперек маленькая балочка. Эта балочка не искажает то, что мы видим, а преображает в разные формы и делает нас до конца наших дней существами алогичными и антиреалистическими. Так называемых реалистических поэтов в природе не существует. Словом, эта поперечинка иногда заставляет нас видеть желтым то, что на самом деле -черное, заставляет видеть круглым то, что на самом деле -- квадратное. И мы по ее воле ходим среди всяческих чудес воображаемого вздора. Бывает, что по лицу умирающего в последний миг медленно-медленно стекает большая странная слеза. Наверно, думаю я, поперечинка уходит из глаз поэта с его последней смертной слезой. Такими мы и входим в рай, или куда-нибудь еще -- с незамутненным взглядом, потому что там уже нет надобности в этой поперечинке, которая преображает все видимое.

Перевод Э.Брагинской

Поэмы матерей

Каким он будет?

Каким он будет? Я долго смотрела на лепестки розы и с радостью потрогала их: я бы хотела, чтобы его щеки были так же нежны. И я играла с кустом ежевики -- я бы хотела, чтобы его волосы были такими же темными и вихрастыми. Но если он будет смуглым, цвета красной глины, которую любят гончары, и если у него будут гладкие волосы, такие же простые, как вся моя жизнь, то это не имеет значения.

Я смотрю на ущелья в горах, когда они наполняются туманом, и туман кажется мне силуэтом девочки, нежной девочки; ну что ж, пусть это будет девочка.

Но главное, я хочу, чтобы ребенок глядел на меня с той нежностью, с которой смотрит на меня муж, чтобы в детском голосе была та же легкая дрожь, с которой муж говорит со мной, потому что в том, кого я жду, я хочу любить того, кто целовал меня.

Перевод О.Савича

Вечная боль

Я бледнею, когда он страдает во мне; я больна от его толчков, и я могу умереть от одного движения того, кто во мне и кого я не вижу.

Но не думайте, будто я буду чувствовать эту боль, будто он будет привязан ко мне только до тех пор, пока он во мне. Когда он свободно пойдет по дорогам, и даже если он уйдет далеко, ветер, который будет хлестать его, будет рвать и мое тело, и крик моего ребенка сорвется и с моих губ. Мой плач и моя улыбка будут рождаться на твоем лице, сын мой!

Перевод О.Савича

Ради него

Ради него, спящего, как тонкая струйка воды под травой, не причиняйте мне вреда, не нагружайте работой. Простите мне все: и недовольство едой, и ненависть к шуму.

Вы поговорите со мной обо всех домашних огорчениях, о бедности и заботах, когда я уложу его в пеленки.

Коснетесь ли вы моего лба или моей груди, он -- там, и он издаст стон, словно отвечая на рану.

Перевод О.Савича

Образ Земли

Я прежде не видела подлинного облика Земли. Земля похожа на женщину с ребенком на руках.

Я узнаю материнский смысл вещей. Гора, которая смотрит на меня, тоже -мать, и по вечерам туман играет, как ребенок, на ее плечах и коленях.

Я вспоминаю сейчас ущелье в долине. По глубокому руслу с пением бежал поток, который закрыт скалами и невидим. Я как это ущелье; я чувствую в своей глубине этот маленький ручей; как скала, я отдала ему свое тело, пока он не пробьется к свету.

Перевод О. Савича

Мужу

Муж мой, не трогай меня. Ты вызвал его из глубины моего существа, как лилию из воды. Дай мне быть такой, как спокойная вода.

Люби меня, люби меня теперь немножко больше! Я, такая маленькая, дам тебе спутника на дорогах. Я, такая бедная, дам тебе другие глаза, другие губы, чтобы ты насладился вселенной. Я, такая гибкая, расколюсь от любви, как сосуд, чтобы вино жизни полилось из меня.

Прости меня! Я хожу неуклюже, я неловко подаю тебе чашку; но ведь ты сам сделал меня такой, и теперь я с трудом двигаюсь среди вещей.

Будь со мной нежней, чем когда бы то ни было. Не горячи моей крови, не волнуй моего дыхания.

Теперь я -- только легкая занавеска; все мое тело -- занавеска, под которой -- спящий ребенок.

Читать дальше