Эмиль Верхарн - Стихи

Я тот, чьи прорицанья страшны,
Как рев набата с башни.

Плоды в садах гниют и распухают;
Побеги на ветвях,
Обугливаясь, отмирают;
Трава горит, и в закромах
Ростки пускает семя;
Все лживо: солнце, тучи, время.
Отравлены равнины, и над ними
Закат, в огне и серном дыме,
Махает крыльями своими.
Под тихий свод церквей
Походкою людей,
Сплоченных волею одною,
Входили саваны чредою,
И все, кто в храме был,
Не находя в молитве сил,
Бежали прочь, потупив взор.
Но только в голове моей
С тех пор
Всегда звучат, гремят раскаты
Безумно бьющего набата.

Я тот, чьи прорицанья страшны,
Как рев набата с башни.

Напрасно станут лбы и руки
Стучаться в грудь судьбы, продля
Еще на много лет борьбу и муки.
Пощады нет у ней:
Осуждены и всходы и поля.

Кто скажет мне, когда они умрут?
А вдруг воскреснет день, когда,
Как в прежние года,
Под светлым небом будет хлеб наградой
За древний труд?

Но забегать вперед не надо.

И мимо саваны проходят,
Снегов белей,
И говорят в тиши полей
Друг с другом языком людей.

Когда руками зимних дней
Поля, селенья, пашни сжаты,
Среди бескрайности полей,
Бессильной яростью объяты,
На сумасшедших нищие похожи.

Отяжелев от сырости ночной,
Шагают колеей пустынной,
Их сухари в воде размокли дождевой,
На шляпах грязь, как сажи слой,
Как своды, сгорблены их спины,
Движенья скованы тоской.

Их полдень застает во рвах,
Покрытых желтою листвою;
Они устали прятать страх,
Стоять с протянутой рукою, —
И вот, когда полей просторы
Оденет сумрак забытья.
Они внезапно, точно воры,
Встают у сонного жилья.

На сумасшедших нищие похожи.

Идут, идут в немую даль,
В глазах угрюмых и голодных
Все та же тусклая печаль —
Уныние равнин бесплодных.
Весною, вдоль зеленой нивы,
В лохмотьях, тягостно, лениво
Они плелись, и птиц пугал
Сведенных челюстей оскал;
А вот теперь,
Когда декабрь, как зверь,
Кусает вереск, рвет кусты
И в дикой злости
Покойников тревожит на погосте,
Застыли нищие во власти немоты
На паперти, от грязи черной,
Угрюмо, мрачно и упорно
Застыли, как кресты.

На сумасшедших нищие похожи.

Ярмо невзгод им спины гнет,
На шляпах грязь, как сажи слой,
Их на распутьях ветер ждет
И дождевой поит водой.
Они покоя не находят,
Уходят и опять приходят,
И день и ночь тревожно бродят
По всем дорогам и путям.

Судьбой отмечены навеки,
Слепцы, глухие и калеки,
Стучат их палки в такт шагам,
Как звон унылый, похоронный,
Как голос нищеты бессонной.

Чужою жалостью заклеймены,
Своим измучены уделом,
Они измождены, истощены
Душой и телом
До предела.

Когда, похожие на жителей могил,
Иссохшие, голодные, без сил,
Они, оглядываясь на малейший шорох,
Спешат укрыться, в темных норах,
Как звери, страхом обуяны, —
Отчаянье, древней, чем океаны,
Глядит из их открытых глаз,
В которых свет почти погас.
И те, кто в предрассветной мгле
Приходит их предать земле,
Звенящей в кандалах мороза,
Боятся их окостенелых лиц,
Где вечная угроза
Сверкает из-под сомкнутых ресниц.

Во тьму могил, упав лицом на землю,
Напрасно не кричи:
Никто из тех, кто в них почил,
Твоим стенаньям горестным не внемлет.

Мертвы, мертвы они,
И там, где некогда их плуг возделал поле,
Теперь везде лишь мертвецы одни
Гниют и тлеют, и не встанут боле
Они.

В те дни,
Когда над городом царили села,
Под игом рабства долу
Склоняли все покорно лбы и спины,
Не зная, что года придут,
Когда закат сожмут
Руками мощными и злобными машины.

Во тьму могил, упав лицом на землю
Напрасно не кричи:
Все те, кто в них когда-то опочил,
Давно мертвы, и напитали землю
Они.

Смерть себе спросила крови
Здесь, в трактире «Трех гробов»

Смерть уходит, на прилавке
Бросив черный золотой.
Кто попросит о прибавке?

«Вам на траур и на свечи!» —
Вышла, бросив золотой.

Смерть пошла, качая свечи,
Тихим шагом старика
Поискать духовника.

Вот кюре понес причастье,
Рядом — мальчик со звонком
— Слишком поздно! —
В дом,
Где уже царит несчастье,
Где уже закрыты окна.
Смерть себе спросила крови
И теперь пьяна!

«Матушка Смерть! Пощади, пощади!
Пей свой стакан не до дна!
Матушка Смерть! Погляди, погляди!
Наша мольба на ладонке видна!
Матери мы, деревенские тетки,
Как бесконечные четки,
Тянемся мы, без надежд бормоча,
В рваных платках, костылями стуча.
И отражаются в старческом взоре
Годы и горе.
Мы — снедь для могильных червей,
Цель для косы твоей!»

Полно вам, старухи!
Смерть— пьяна.
Капли крови, как вина,
Ей забрызгали колет,
Покрывающий скелет.
Пьяные на просьбы глухи.
Голова ее качается,
На плечах как шар катается.
Даром денег Смерть не бросит,
Что-нибудь за деньги спросит
Здесь, в трактире «Трех гробов»,
С бедняков.

«Матушка Смерть! Это мы, ветераны
(Много нас, много! Болят наши раны!),
Черные пни на просеке лесной,
Где ты гуляла когда-то с войной!
Знаем друг друга мы. В дыме и гуле
Ты нам была и видна и слышна:
Ты перед нами несла знамен а ,
Ядра катала и сыпала пули.
Гордая, строгая, виделась ты
На кругозоре гудящей мечты,
Быстро вставала на бой барабанов,
Первая в битву бросалась вперед…
Матушка Смерть! Наша слава! Оплот!
Выслушай нас, стариков ветеранов:
Нас огляди, сыновей не губя, —
Где малышам постоять за себя!»

Полно вам болтать без толку!
Разойдитесь втихомолку!
Что ей старый ваш костыль!
Смерть пьяна; сидит, качается,
Голова ее катается.
Как в дорожных рвах бутыль.
Ей катать бы бочки крови
По полям зеленой нови!
Посидев у вас в трактире,
Погулять желает в мире,
Посреди людских племен,
Под случайностью знамен!

«Матушка Смерть! Это я, богородица
Видишь, в короне своей золотой
Я на коленях стою пред тобой.
Я из часовни, с горы, богородица.
Вышла тебя попросить за село.
Тысячи лет уж прошло,
Как в мою душу скорбящую,
Перед крестом предстоящую,
Горе, как меч беспощадный, вошло.
Матушка Смерть, это я, богородица.
Жителям здешним дала я обет
Их защищать в дни несчастья и бед…
Вот и тебя умолять мне приходится…»