Джакомо Леопарди - Избранные произведения

Не кажется основательным и такое чтение «Дрока», когда строки о «смрадной гордыне» человека, бессильного перед природой, но уверенного, что он живет для наслажденья, — толкуются как поэтизация умозрительных положений из «Моральных трактатов». Если их рассматривать как бунт чувства против зла жизни — и отнюдь не только с абстрактно-философской, но и с конкретно-социальной подоплекой, — то рушится еще одно положение Леопарди, его стоическая формула: «Не пытайся быть счастливым и не думай, что возможно избегнуть несчастья».

Леопарди лирик. В своих «Песнях» он не мыслит ни социальными, ни философскими категориями. Всю свою страсть он направляет на сострадание к себе подобным, на мятежный спор с мрачным предназначением человечества. А отсюда — по проницательному замечанию Де Санктиса — вырабатывается понятие о всемирном братстве или солидарности всего человечества как о естественном союзе взаимного сострадания против разрушительного влияния неприкрашенной истины, что, по мнению Леопарди, достижимо путем укрепления и развития чувства в противовес «умствованию». Об этом прямо сказано и в «Палинодии» и в «Дроке».

Леопарди редко говорит о действительности. Тем не менее она присутствует почти в каждом стихе. Заключена она в самочувствии поэта.

Леопарди не был политическим борцом. Но насчет предназначения поэзии он не заблуждался. Когда после поражения революций в Милане и Неаполе гражданский тух итальянской поэзии пошел на убыль и многие увлеклись поэтическими побрякушками, Леопарди написал сердитые строки: «Европа нуждается в более существенной истине, чем поэзия (в вышеупомянутом смысле. — Н. Т.). Гоняясь за пустяками, мы оказываем услугу лишь тиранам, так как сводим к забаве литературу, которая могла бы стать твердою точкой отправления для возрождения нашего отечества» (из «Послания к Карло Пеполи»).

Между трактатами и «Песнями» есть точки соприкосновения как есть точки соприкосновения между умозрительными заключениями Леопарди и собственным его житейским опытом. Но как философский пессимизм Леопарди нельзя отождествлять с его собственным злополучием, так и лирика его не тождественна «Моральным сочинениям». Противоречие чувства и абстрактной мысли у Леопарди очень ощутимо. Поэт в нем часто сокрушал философа. Гражданин превозмогал холодного моралиста. Боль за себе подобных заглушала собственную боль.

Не менее спорный характер носит поэтика Леопарди. Кто он, классик? Романтик? Его ориентация на классическую античность как будто бы склоняет к первому. Его приверженность к национальной традиции несомненна. Общеизвестна и его неприязнь к тем романтическим декларациям, которые появились в Италии сразу же после опубликования в 1816 году знаменитого письма мадам де Сталь. В этом письме она настаивала на приобщении итальянской литературы к европейской (имея в виду прежде всего немецкую и английскую), видя в этом залог ее возрождения, залог того, что она откажется наконец от мертвящей ее классической традиции. Письмо послужило сигналом к оживленной полемике и к появлению целого ряда манифестов. Доводы мадам де Сталь никак не убедили Леопарди. Напротив, единственной панацеей он продолжал считать следование собственному итальянскому пути. Об отношении Леопарди к романтизму см. его статью «Рассуждение итальянца о романтической поэзии», публикуемую в этом издании. Достойный подражания образец — античная поэзия. Именно в ней находил Леопарди истинное равновесие между вымыслом и реальностью, там видел он подлинный полет фантазии. В романтизме же его отталкивали вещественная конкретность словаря, увлечение звуковой стороной стиха.

Поэтический язык Леопарди традиционен. По первому впечатлению кажется, что словарь его, отдельные обороты, поэтические формулы без остатка растворяются в былой традиции. Его лексика разительно напоминает предшественников, зачастую очень далеких по времени. Язык Петрарки и даже Данте ему сродни. Леопарди не скажет «кинжал» или «шпага», но предпочтет «сталь», «железо» и т. д. Как и для Петрарки или Метастазио, «юные годы», «юность» для него «цветы весны», «златая весна»; «глаза» — «очи», «молнии», «звезды». «Красота» для Леопарди всегда будет «божественной», «небесной». Обнаруживается все это и в юношеской, и в зрелой лирике Леопарди. Если изъять из контекста подобные канонизированные традицией слова, обороты, формулы и рассмотреть их в сравнении со словарем таких поэтов-поэтов-романтиковкак Джованни Бершэ или Мандзони (времени «Священных гимнов»), то поэтический язык Леопарди покажется удивительно архаичным, банальным, стертым. Однако, вовлеченное в иную интонационную систему, это многократно опробованное поэтическое хозяйство приобретает совершенно неожиданную новизну. Кажется, что оно впервые введено в литературный обиход. Леопарди вовсе не озабочен поисками редкостного слова, неожиданной, бьющей на эффект метафоры (не говоря уже о словотворчестве). Он вполне довольствуется тем, что накоплено итальянской поэзией веками. Мало того, он предпочитает даже не отдельные слова старого поэтического лексикона, но готовые формулы, уже бывшие в употреблении тропы. В расчете на подготовленного читателя, он как бы использует оставшийся еще в старой лексике и формулах поэтический заряд, сообщает ему дополнительную силу, меняет синтаксические, мелодические, зрительные пропорции. Временами сдается, будто Леопарди бывает особенно рад позаимствовать что-то из этого, казалось бы, запрещенного фонда. Из литературной кладовой он перетаскивает слова в поэзию — и они там оживают.

Иногда он возвращает таким словам, фразам, целостным формулам их первозданное значение, снимая промежуточные наслоения, иногда, наоборот, до предела сгущает веками накопленные ассоциации. Он не стремится опровергнуть традицию, он преобразовывает, обновляет ее. Эффективность традиционного словаря у Леопарди — в соотношении между его почтенной литературной историей и новой жизнью, которую он приобретает в его поэзии.

Отметим еще одно свойство лирики Леопарди — незаменяемость порядка слов. Даже в пределах того же самого интонационного рисунка любая перестановка повлечет за собой нарушение музыкального смыслового начала, где все связано, взаимопроникаемо, незаменимо. В этом отношении Леопарди напоминает Пушкина, где все просто до крайности, но все единственно возможно. Такой стих не может иметь вариантов. Он окончателен. И в этом смысле Леопарди классичен. В его поэтике мало общего с принципиальной растрепанностью романтиков. Он не жертвует целостностью и ясностью в угоду счастливо найденному метафорическому слову, хотя, как правило, и отвергает слова терминологичные, строго понятийные.