Саша Соколов - Филорнит

и если вы думаете, будто меня
с теми лицами что-то связывало или сближало,
то ничего подобного,
мы не более чем раскланивались,
и кроме пространства присутствия
общим у нас был лишь краткий момент эпохи

которого обстоятельства
до сих пор различаешь так чётко,
особенно те-то и те-то,
те самые,
что последний ссужал тебе до того неявно,
столь исподволь,
что они казались лично твоими

так чётко,
что снова делаешься по-хорошему взвинчен, бодр,
горд семейными связями, узами,
узостью будто б ан у бисовых запястий, кистей,
широтой натуры,
устройством любимых созвездий,
покроем брюк,
держишь марку, фасонишь,
сыплешь финно-угорскими шутками,
причерноморскими притчами,
насвистываешь монтеверди, верди
цитируешь петипа

а насколько отчётливо умозришь обстоятельства места,
вернее, не обстоятельства, а обстановку,
здесь: меблировку тех залов и комнат,
где всё это происходило

то вспомнишь всю furniture вкупе,
то piece by piece ,
начиная с античной
грифельной табулы для служебных помет
и заканчивая табуретом,
что фигурировал на застеклённом балконе,
был прозван тобой табуретом балконного отдохновенья,
и, не в укор иным говоря,
был примерно устойчив, пригож, уклюж,
постоянно готов к услугам
и всей своей позой располагал к ним

и к ним прибегали вы не колеблясь и регулярно,
причём в неурочное время,
пусть так,
но учтите нечто смягчающее:
как только я прибегал к ним,
так сразу,
наверное, в силу доброй его энергетики,
сразу способность моя улавливать обострялась,
и всё становилось как-то особенно ясно

но отчего это мы всё о мебели да о мебели,
даже скучно,
я, знаете ли, не такой уж завзятый её поклонник,
во всяком случае не такой, как некоторые,
постойте,
да чем же она вам не угодила,
она ведь по преимуществу столь комфортна

не спорю,
те мимолётные радости, что сия материя доставляет,
мне чисто по-человечески вовсе не параллельны,
но как не то чтобы гражданина мира
или сугубо дальнего следования,
а просто субъекта, подбитого сквозняком,
меня напрягают её очевидная приземлённость, будничность,
обречённость быту

однако смотрите, что получается:
раз имманентны,
я, разумеется, говорю о названных выше свойствах,
раз свойства те мебели имманентны,
а это именно так,
то суть они, в принципе, неизменны и неизбывны,
и ставить их ей на вид, докучать упрёками
верным не полагаю:
подобное умничанье не отвечало бы
интересам здравого смысла

словом, довольно, довольно о мебели,
потому что о мебели сказано совершенно достаточно,
во всяком случае тут,
или здесь,
что, возможно, изысканнее

как тот самый лу лунь,
чьё второе имя было юнь-янь,
начертал бы тому ли отомо табито,
если бы только знал его адрес:
сравни на досуге:
здесь,
тут

и, наверно, добавил бы:
не хворай,
всего тебе самого чудного,
до свидания

здравствуй,
ответил бы тот,
расскажу тебе следующее

однажды летом,
чаёвничая возле дворцовой купальни,
подле плакучих ив,
мы с императором ненароком залюбовались как ими,
так и повадками такумидори,
свивших гнёзда в их дуплах

при этом мы до того прониклись
очарованьем и грустью этих деревьев,
что тоже слегка опечалились, уронили руки
и постепенно склонились к мысли,
что здесь , вероятно, изысканнее,
нежели тут

а потом,
четыре луны спустя,
обнаружив, гуляя по парку,
что ивы наши чуть ли не окончательно облетели
и улетели последние такумидори,
мы, не сговариваясь,
склонились к её продолжению и сказали:
да, да, почему-то изысканнее,
но на сколько,
намного ль

скорее всего, что нет, не намного,
изысканнее, по сути, лишь несколько,
только слегка,
то есть примерно настолько,
насколько тут
отточеннее и утончённей

увидимся ли,
какое суровое море нас разделяет,
прощай же

прощай,
начертал бы в ответ лу лунь,
чьё второе имя было юнь-янь

одним словом,
манера невзрачной общаться с помощью кундалини
не удивляла:
недрёманный интуит,
ты улавливал, что она соблюдает обет безмолвия,
обретаясь при этом
в приюте для малоимущих вдов,
чьи мужья
из чужих не пришли палестин,
из каких-нибудь не возвратились походов

каких-нибудь вроде тех,
думал ты,
что издавна именовались крестовыми,
и, по мненью историков игр человеческих,
были особенно популярны в эпоху высокого преферанса

и думал:
это тогда, в тот завидный отрезок,
всё прошлое без оговорок и целиком
почиталось славным,
а настоящее просветлённым и радостным,
и на пароль: все играют,
вы отзывались взволнованно и не обинуясь:
и все выигрывают

а затем как назло
наступила эра миз е рного подкидного,
презренного,
но, к несчастью, глобального олуха

и тогда достойные, честные игроки огорчились,
познали оторопь и афронт,
а нечестные и дурные обрадовались,
стали жульничать еще пуще,
сделался форменный ералаш,
короли до того поглупели,
что приказали всё низменное возвысить,
а всё высокое низвести

и крестовые те походы разжаловали в трефовые,
объявили несправедливыми,
дали волю шестеркам и прочим фоскам
публично куражиться над ветеранами и над памятью тех,
которые, в принципе, возвратились,
но были изгнаны вон,
потому что — не узнаны

ибо они являлись в ином обличии,
в виде небесных птах,
и влетали в дома их
и всем видом своим и посвистом
извещали, что это они,
что они вернулись,
но жёны
и даже матери им не верили
и уверяли их, глядя искоса:
вы — не те,
те — не птицы,
и восклицали: va via,
кричали: fuera, shoo

и те улетали и больше не возвращались,
и, поминая их,
говорилось, что пали, мол, смертью довольно доблестных,
но достаточно слаботелых,
или, как выразился летописец,
вельми тщедушных

казалось бы, ай да эпитет,
ан нет:
просматривая манускрипт,
венценосный цензор,
коего почитали лучшим стилистом отечества,
сделал на поле помету: стиль
и был столь любезен,
что там же представил свой вариант:
пали смертью изящных