Ричард Бротиган - 30 июня, 30 июня

Говорить – это говорить
когда ты (дальше неразборчиво
на пьяном клочке бумаги)

говори еще

В поезде-пуле на пути из Нагойи ты слушала бредовые
разглагольствования пьяного американского писателя,
я же обвинял тебя во всем, что не так
в этом мире, включая жуткую нелепость,
произошедшую в Гифу ночью, пока
ты спала.

Конечно, ты ни в чем не виновата, ты всего лишь
мой добрый друг. Вдруг я объявил, что ты должна считать
меня мертвым, что с этой минуты я для тебя умер.
Я взял твою руку и коснулся ею моей руки.
Я сказал тебе, что мое тело для тебя холодное -
я мертв.

Ты молча кивнула головой, глаза наполнились
печалью. Я даже запретил тебе перечитывать
мою книгу, потому что знал, как сильно
она тебе нравится, и ты опять кивнула головой,
ничего не сказав. Печаль в твоих глазах
говорила лучше.

Поезд-пуля все так же ехал в Токио со скоростью 120
миль в час, а я разглагольствовал, бредил и кричал
на тебя.

Ты не сказала ни слова.
Твоя печаль заполняла поезд-пулю
двумя сотнями пассажиров.
Все они читали газеты,
в которых не было ни слова,
лишь сухие слезы мертвых.

Когда поезд прибыл на Токийский вокзал,
моя злость медленно развернулась и направилась
на всех парах к заслуженному забвению.
Я взял твою руку и опять коснулся ею моей руки.
- Я для тебя жив, - сказал я. – Тепло вернулось
в мое тело.

Ты опять молча кивнула,
так и не сказав ни слова.
Две сотни лишних пассажиров
остались в поезде,
хотя это была конечная станция.
Они будут вечно кататься
взад и вперед, пока не станут пылью.
Мы вышли в раннее Токийское утро
опять друзьями.

Так спасибо же тебе, прекрасный человек
Тагава Тадасу, за то, что разделила
и поняла мою смерть
и возвращение из мертвых
в поезде-пуле между Нагойей
и Токио утром 8 июня 1976 года.

Позже вечером я позвонил тебе
по телефону. Твоими первыми
словами было: - Все хорошо?
- Да, все хорошо.

Я только что навещал в больнице Казуко.
У нее усталый вид. Шесть дней назад
ей сделали операцию.
Она ела обед, медленно, мучительно.
Больно было смотреть, как она ест. Она очень
устала. Лучше бы я съел за нее
этот обед, а она получила бы
калории.

Перед полетом в Японию
я боялся джет-лага.

«Мой» самолет улетал из
Сан-Франциско в час дня
в среду
и через 10 часов 45 минут
приземлялся в Токио в 4 часа
следующего дня,
в четверг.

Я боялся, забыв,
что из-за сильной
бессонницы у меня
вечный джет-лаг.

Люди таращатся на меня –
Их миллионы.
Зачем этот странный американец
бродит вечером по улицам
со сломанными ходиками
в руках?
Он настоящий или мерещится?
Совсем неважно, отчего сломались ходики.
Часы ломаются.
Все ломается.
Люди таращатся на меня и на сломанные ходики
которые я несу, как сны

в своих руках.

Пару недель назад немолодой таксист
заговорил со мной по-английски. У него был
хороший английский.
Я спросил, бывал ли он в Америке.
Без слов, но горько он двинул рукой иначе, чем
нужно, чтобы вести машину по улицам
Токио,
а лицо вдруг стало очень печальным.
Жест означал, что таксист – бедный человек,
и Америка ему не по карману.
После этого мы почти не разговаривали.

Поразительно, сколько народу
можно встретить, если несешь
по Токио сломанные ходики.

Сегодня я опять таскаю за собой
сломанные ходики, надеясь поменять
их на новые.
Эти уже не починить.

Ходики интересны самым разным
людям. Совсем незнакомые, они подходят
ко мне и задают вопросы по-японски,
ясное дело,
а я киваю: Да, у меня сломались ходики.

Я притащил их в ресторан, и вокруг
собрались люди. Всегда носите с собой
сломанные ходики, если хотите найти
друзей. Наверное, это сработает во всем
мире.

Если охота поехать в Исландию
и с кем-нибудь там познакомиться,
берите с собой сломанные ходики.
Люди слетятся, как мухи.

Рыба взлетает ранним летним вечером
над рекой Нагага в Гифу. Я опять в Токио.
Никогда мне не ловить рыбу в Нагаге. Рыбе
взлетать там вечно, но речка Йеллоустоун
к югу от Ливенгстона, Монтана, это совсем другая
история.

Один в толпе незнакомцев
я пою словно в центре
божественного хора

- язык мой медовое облако –

Иногда я думаю, что я псих.

Молодая японская кассирша,
которая меня не любит
почему-то, хотя
я ничего ей не сделал, кроме того, что я есть,
стучит на калькуляторе, складывая цифры в чеках,
со скоростью близкой к световой –

цокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцок
она складывает свою нелюбовь
ко мне.

Пять стихотворений,
записанных сегодня утром
в блокнот,
лежат в кармане,
вместе с паспортом. Это
одно и то же.

Усыпальница Мейджи закрыта.
Мы пробрались туда за час до рассвета.
Мы были пьяны, словно комедианты,
что забираются на каменную стену и падают вниз.
За нами смешно наблюдать.
К счастью, полиция нас не нашла,
а то бы выгнала.
Там было очень красиво, и мы бродили
среди деревьев и кустов, пока не рассвело.
Нам было очень весело, потом
мы лежали, растянувшись, на лужайке,
и мягкие зеленые травы нежно
касались наших тел.
Я положил руку ей на грудь и стал целовать.
Она отвечала на поцелуи, и в этом была вся
любовь. На рассвете в усыпальнице Мейджи
мы не двинулись дальше, ну и отлично, ведь
император Мейджи
и его супруга императрица Шёкен
были где-то рядом.