Евгений Долматовский - Товарищ мой

В сыром, холодном сумраке рассвета
Вонзилась в небо желтая ракета.

Был синий день, и красный снег, и грохот,
И гаубица не уставала охать.

И трое из соседей по ночлегу
Раскинулись по взорванному снегу.

А вечером мы вновь ввалились в хату.
Телефонист прижался к аппарату.

А мы легли на пол, сырой и черный, —
Но стала хата прежняя просторней.

Ночную вьюгу слушали в печали,
По тесноте вчерашней мы скучали.

В тесной хате с разбитой дверью,
Где таится в углах суеверье,
Слышу музыку. Что это значит?
То ли скрипка далекая плачет,
То ли сон, то ли жалоба ветра
От противника в двух километрах?
Ночью темною, ночью туманной
Мне не спится от музыки странной.
Ничего я в оконце не вижу,
Только музыка ближе и ближе.
Едут пушки, рубеж свой меняя,
В двух шагах от переднего края.
Скрип колес по завьюженным кручам
Показался, как скрипка, певучим,
Будто в сказке, рожки и фаготы
Откликались на зов непогоды.
...Видно, музыки хочется очень,
Если пушки поют среди ночи!

Воет вьюга на Осколе,
По реке скользят ветра.
Говорят, сегодня в школе
Будут танцы до утра.

Хриплый голос радиолы,
Снег, летящий на порог;
Запах пудры невеселый,
Топот валяных сапог.

Танца вечная погоня
Удивительно легка,
И лежит в моей ладони
Незнакомая рука.

Вряд ли вы меня поймете
В ваши восемнадцать лет.
Я собьюсь на повороте
И один уйду в буфет,

Где, имея на примете
Платье в розовых цветах,
Вперевалку, как медведи,
Ходят летчики в унтах.

Наш отъезд назначен на семь.
Чуть светлеют небеса.
Чем же мы судьбу украсим
За последних два часа?

Только сядем по машинам
Под брезентное крыло,
Ты рукою помаши нам
Сквозь морозное стекло.

И запомни нас такими —
В перекрещенных ремнях,
Некрасивыми, родными,
С автоматами в руках.

И прости, что едем мимо,
Что в больших глазах твоих
Видим мы глаза любимых
Дальних ласточек своих.

Над холодной равниною голой
Воздух рвется, как полотно.
Пролетает снаряд тяжелый,
В хате вздрагивает окно.

И комбат говорит спокойно,
На стекле отцарапав лед:
«По фашистам из дальнобойной
Не Борис ли Петрович бьет?»

И в ответ на слова комбата,
Очень тих и совсем далек,
В небе утреннем синеватом
Паровозный поет гудок.

Селянинович и Попович
Звались русские богатыри.
Богатырь наш «Борис Петрович»
Грозно стал на краю зари.

Дали это людское имя
Бронепоезду. В трудный час
Он орудиями своими
Защитит и поддержит нас.

Поезд строили в смену ночную
Паровозники-старики.
Обратились в броню стальную
Пионерские медяки.

И рубли хозяек домашних,
Что сбирал городок вдали,
Развернулись в стальные башни
И с огнем на врага пошли.

Вот он бьет изо всех орудий,
И в лощинах меж зимних сел
Узнают, улыбаясь, люди,
Что «Борис Петрович» пришел.

Пусть когда-нибудь в славную повесть
Про геройский советский век,
Громыхая, войдет бронепоезд,
Называвшийся, как человек.

Мы бинокли к глазам поднесли
И увидели город вдали.
В синеве проплывали дома,
Как огромные корабли.

Горизонт был от зноя волнист,
Слышен пуль беспорядочный свист,
«Вижу Киев», — тихонько сказал,
Вылезая из башни, танкист.

Улыбнулся устало другой:
«Ошибаешься, мой дорогой.
Это старый печальный Смоленск
Белым камнем блестит под горой».

«Что за город? Дешевый вопрос! —
Заворчал черноморский матрос. —
Как Одессы своей не узнать,
Если я там родился и рос».

Мы на запад глядели — туда,
Где сурово дымилась беда,
И, готовясь к атаке ночной,
Узнавали свои города.

Певица по радио пела,
И голос летел далеко,
Сперва осторожно, несмело,
А дальше — как птица, легко.

Весь город в тугие объятья
Тревожного сна погружен...
Была она в бархатном платье,
И слушал ее микрофон.

А где-то в небесном молчанье,
Стараясь держаться прямой,
С далекого бомбометанья
Пошли самолеты домой.

Несли они много пробоин,
Скрываясь в ночных облаках.
Сидел за приборами воин
В своих марсианских очках.

Певица о юности пела,
О лебеде и о тоске.
Катодная лампа горела
На аспидно-черной доске.

А в Гамбурге яростный «зуммер»
В неистовой злобе урчал,
Но голос певицы не умер,
Он только сильнее звучал.

Два мира в эфире боролись.
Сквозь бурю, сквозь грохот и свист
Услышал серебряный голос
В наушниках юный радист.

Узнав позывной Украины,
Над крышами горестных сел
Пилот утомленный машину
По песне, как лебедя, вел.

Пришли самолеты на базу,
Родные найдя берега,
И песня, пожалуй, ни разу
Им так не была дорога.

Ночи и дня покачнулись весы,
В рощу пехота сходилась во мраке.
Были колени мокры от росы,
Мчались ракет разноцветные знаки.
И, ожидая начала атаки,
Юный комбат посмотрел на часы.

Начал атаку гвардейский артполк.
Бил он и ухал снарядной лавиной.
Грохот огня на мгновение смолк,
И над зеленою лунной долиной
Вдруг мы услышали щелк-перещелк,
Чистый и радостный свист соловьиный.

Был соловей иль бесстрашен, иль глух,
Что не заметил военного лиха,
Только он пел и щелкал во весь дух,
То угрожая, то ласково, тихо,
Словно пуская серебряный пух...
Молча внимала ему соловьиха.

С пеньем смешалась огня крутоверть,
И улыбнулся танкист над турелью.
Дрожью весеннею вздрогнула твердь,
В жилах людей пробежало веселье.
Видно, любовь посильнее, чем смерть,
Жизнь говорит соловьиною трелью.

Вот уже стал горизонт лиловей,
Солнце всходило, как темное пламя.
Пел соловей, соловей, соловей.
Это отчизна садов лепестками,
Первой любовью, воспетой веками,
Чуть зеленеющих веток руками
В бой провожала своих сыновей.

В золотую кипень Киева
Привели меня дороги.
Я тогда узнал, какие вы,
Дни у счастья на пороге.