Александр Рославлев - В башне

Я видел мальчика без ног.
Над жизнью злее нет насмешки.
Рукой, толкая колесо,
Катился мальчик на тележке.

Была весна, был яркий день.
Казалось, каждый — смел и волен.
Пестрела жизнь и гулкий звон
Широко падал с колоколен.

Казалось, счастье близко всем,
И, как невидимая птица,
Трепещет в ласковых лучах,
И от того так светлы лица.

Лишь на мгновенье кто-нибудь
Склонялся в сдержанной тревоге,
И мягко падали грачи
На искалеченные ноги.

Самодовольные лжецы,
Что все алмазы и червонцы?
Полузавядшему цветку,
Цветку, погибшему для солнца.

И даже лучший дар — любовь,
Святое счастье человека,
Не примирит его с судьбой.
Он не у жизни — он калека.

Кто вечность разделил и выдумал часы,
Кто силою минут связал безумье снов,
Кто жизнь связал и бросил на весы,
Того кляну проклятьем всех веков.

Кто б ни был ты, коварный часовщик,
Не мог ты запретить безвременных путей,
Для верящих — любовь как бесконечный миг,
И, как всегда, беспечен смех детей.

Я пьян собой, я смею превозмочь
Возвратный час рассудка моего,
В добре и зле, ровняя день и ночь,
Я здесь и там для всех и для всего.

Хотя твой взор был дьявольски жесток
И за предел предельного проник,
Но в злобном торжестве всему, назначив срок,
Ошибся ты, коварный часовщик.

Смехом каменным, мглою железной,
Замыкаются ужасы дня.
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.

Опьяняюсь бесстыдством хотений,
Сею зло и, хуля имена,
Клевещу на великие тени,
Но во мне в глубине тишина.

Чтоб иссыпаться чашею звездной,
В жажде мрака рассудок кляня,
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.

В моей пещере два дракона:
Один покой мой стережет,
Другой незыблемое лоно
Никем не зримых, темных вод.

Когда, скрывая отдаленье,
Немая ночь сгущает мглу,
Они вытягивают звенья
И выползают на скалу.

И я, властитель их суровый,
За ними тихо выхожу,
И каждый раз с тоскою новой
Считаю звезды, и слежу.

Века сменяются, как миги,
И, безнадежность затая,
Вникая в смысл небесной книги,
Судьбу судеб читаю я.

Когда же солнце шлет на склоны
Намеки ясности дневной,
Спешу назад я, и драконы
Вползают медленно за мной.

Ровно в полночь я пришел,
Сел за гроб к ним, за их стол.

Как всегда их было трое:

Смерть, король — гнилой старик
И веселый гробовщик.

Они пели песню крови,

Песню, сложенную мной.
Смерть сказала: Пей и пой!

Ложе белое готовь,
Жди, на ложе будет кровь!

Жди, жених твой постучится,

Ты светильник погаси,
Тайну в тайне принеси!

Тайна в тайне воплотится.

«Ложе белое готовь,
Жди, на ложе будет кровь!»

Смерть косила пьяный взгляд
И кивала песне в лад.

Распахнул король порфиру,

Он гнусил и, хмуря лоб,
Бил тяжелым кубком в гроб.

«Тайна в тайне воплотится».

И веселый гробовщик
Каркал, высунув язык.

Век за веком — злой обманщик,
Что мне вечность, — миг мне дан,
И, веселый барабанщик,
Бью я в гулкий барабан.

Если горе в дверь заглянет,
Вот вино, а вот стакан.
Море выпью я, и грянет
Полным смехом барабан.

Пусть любовь сожжет измена,
Свеет розовый туман,
Сердце вырвалось из плена —
Бей свободу, барабан!

Смерть — безносая старуха,
Час твой гадан был и ждан!
Здравствуй, — медленно и глухо
Встречу смерти, барабан.

Ешь, несытая утроба!
Что мне вечность, — миг мне дань.
И в могиле в крышку гроба
Буду бить, как в барабан.

Хорошо в подвале нашем,
Стол, скамьи, да бочек ряд;
День и ночь поем и пляшем,
И часы, как сны, летят.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Нет у нас пустых различий,
Честь для каждого одна,
И для всех один обычай:
Если пьешь, то пей до дна.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Быстро молодость увянет,
Будет горько и смешно,
Что нам старость, лучше станет
Постаревшее вино.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Не клянем мы жизнь напрасно,
Рай дан пьяницам в удел,
С Ноя все идет прекрасно —
Ной был первый винодел.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Что бормочет о свободе
Хитрый сплетник Сатана,
Эта сказка в старом роде,
Нет свободы без вина.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Летом снег, зимой цветочки,
Нас ничто не удивит,
Коль упал с любимой бочки,
Значить, умерь, или спит.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Хорошо в подвале нашем,
Стол, скамьи, да бочек ряд;
День и ночь поем и пляшем,
И часы, как сны, летят.

Смерть стучится костылем,
А пока живется, пьем.

Есть слова из лазури и света,
Если ты их подслушал, постиг,
И сгораешь безумьем поэта —
Ты велик, ты надмирно-велик.

В тусклых буднях, в размеренной плясе
Закружились живой с мертвецом,
И, как шут в размалеванной маске,
В лад им дьявол трясет колпаком.

Пусть плененный, но все же крылатый,
Их сторонится бледный поэт.
Ризы солнца — восходы, закаты,
Не коснутся вас, будничных, нет…

Не причастны вы гордым утехам,
Не брататься вам с бурей, шутя,
Не смеяться серебряным смехом,
Как смеются поэт и дитя.

Вам не пить из пылающей чаши,
Из мучительной чаши любви;
Ваши мысли, как будто, не ваши,
Непонятно вам слово — «живи».

Если б поняли, стало бы ясно,
Что не миг и не тысячи лет.
Что прекрасное — вечно прекрасно,
И что царь над прекрасным — поэт.

Властитель свергнут, рай сожжен,
Дыханьем смерти вечность веет,
Былая жизнь, как смутный сон,
Земля пуста и цепенеет.