Владимир Фирсов - Чувство Родины. Стихи и поэмы

Потом я из книг узнал,
Что солнце
Имеет пятна.
Чем дальше,
Тем больше пятен
И тем холоднее оно.

И грустно мне от того,
Что мир объяснен
Торопливо,
Что внуков моих с колыбели
Лишат удивленья,
Что мне
Уже не вернут глаза,
Которыми я впервые
На солнце глядел, не зная,
Что пятна на нем видны!

Седой от муки,
С голубыми глазами,
Он тычется в кринку
Большими усами —
Он пьет молоко,
Принесенное мной,
Доволен собой,
Тишиной и весной.
Плывут облака,
Как последние льдины.
Сухими листами камыш шелестит,
Пчела торопливо за медом летит,
И сохнет
На ивах осевшая тина.
Доволен старик,
Что речушка теперь
Уже не ревет,
Как недавно ревела:
— Ну прямо как зверь!
Не веришь? Поверь.—
Боялся, прибавится дела:
Плотина ни к черту,
Не только водою,
А ветром, того и гляди, унесет,
И мельница старая
Рухнет вот-вот,
А наш председатель:
— «Построю, построю!» —
Упала вода.
Зашумел водосброс,
Как будто плеснула
Огромная щука.
Колхозная мельница
Полнится стуком,
Похожим на стук
Пароходных колес.
И кажется мне,
Что она отплывает,
И ветер весенний гудит,
И волны шумят,
И туман прибывает,
И дед капитаном глядит.

В колодцах солнца не бывает.
Бывают звезды.
Иногда.
И все же — солнечна вода!

Она в жару
Не убывает,
Не убывает
В холода.

И сколь ни черпай,
Не убудет,
Не потемнеет и во мгле…

Тропинки проторили люди
Ко всем колодцам на земле.

И хоть не храмами с крестами
Они стоят всегда чисты,
Ты без поклона
Не достанешь
И капельки живой воды.

Не той,
Которая по трубам
Дойдет до крана и молчит,
А той,
Что там, в глубинах сруба,
Сердечком солнечным
Стучит.

И так стучит она от века,
Не умолкая никогда.
В жару
Напоит человека
И обогреет
В холода.

И в час,
Когда заря по кленам
Скользит
И тонет в высоте,
Россия
Отдает поклоны
Живой колодезной воде.

Прохладный запах розовой сирени
Уводит в мир, далекий от стихов…
Я прислонюсь
К теплу твоих коленей
И не проснусь
До первых петухов.
Мир соловью с его страдой весенней,
Мир тишине полей и городов!
Твои колени
Пахнут свежим сеном
И первым медом полевых цветов.
Вот видишь, вновь заговорил стихами,
Не потому, что соловей поет:
Ты вся —
Весна,
Ты вся — мое дыханье,
Тепло мое, желание мое!
Вот и рассвет, просторы оглашая,
Зовет меня, приблизившись к мечте,
Писать,
Стихи с волненьем посвящая
Твоей высокой русской красоте.

Где-то там, за спиной,
Остаются его домочадцы.
К ним в раскрытые окна
Влетает пушок тополей.
— Сторонитесь, леса,
Дайте Глинке промчаться!
— Полно, Яков, коней пожалей… —
И, от бега устав,
Кони сами на шаг переходят.
А июньское солнце
Плывет в океане берез,
И слуга не спеша
Говорит о хорошей погоде,
И верста за верстой
Уползает из-под колес.
В мире много лесов,
Много солнца и пашен,
Много песен,
Но в каждой печаль и тоска.
— Спел бы, Яков,
Хорошее что-нибудь, наше…
— Это можно.
Дорога еще далека… —
Да, наверное, в песне
Заложена добрая сила,
Если Яков поет,
Не стыдясь накипающих слез.
Плачет старый слуга, —
Значит, плачет Россия!
И верста за верстой
Уползает из-под колес.
Яков смолк.
Обернулся:
— К дождю, видно, парит. —
Глинка смотрит куда-то,
Роняя слезу невзначай.
— Ты, Михайло Иваныч,
И барин и вроде не барин.
— Что? Ах, да. Как угодно тебе
величай. —
И проселочный тракт.
В перелеске спешит затеряться,
И гроза, приближаясь,
Тревожит бездонную высь.
— Сторонитесь, леса,
Дайте Глинке промчаться!
Эх, Михайло Иваныч,
Держись!

Удивленно взирало глазастое лето,
Изумленно глядел затихающий лес,
Что меха у гармошки
Небесного цвета,
А глаза у мальчишки
Светлее небес.
Заиграли лады и басы загудели,
Стало легче дышать в предвечернем краю.
И в раскрытые окна
Старухи глядели,
Немудреную жизнь вспоминая свою.
Лес притихший молчал,
Соловьями не щелкал,
В половодье зари догорал.
Как играл девятигодовалый мальчонка
На Смоленщине, родине Глинки, играл!
Косари возвращались с работы.
Молчали.
Понимали они, на косье опершись,
Озорство малыша и величье печали,
Что сумели войти в их привычную жизнь.
Ну, а что, как потомка великого Глинки,
Научив и косить и пахать,
Замотают по свадьбам и вечеринкам
И забудут учиться отдать?
Будут годы лететь на крыле ястребином,
Будут реки мелеть, опустеют сады,
И, священным огнем полыхая,
Рябины
Будут грустно глядеться
В глухие пруды.
И земля сиротливой окажется сразу.
И тогда
Холуи побегут хохоча
Утверждать на земле беззаконие джаза,
На земле Ломоносова и Ильича.

Не кичитесь своею эстрадною спесью,
Барабанные палочки джазовых стран!
Вы когда-нибудь слышали
Русскую песню,
Но не ту, что пижоны несут в ресторан?
Не про бублики, нет,
Не про чубчик веселый,
Не про стильных девчонок.
А слышали вы
Песню ту, без которой
Российские села,
Города нашей Родины станут мертвы?
Эта песня брела за скрипучей сохою,
Голосила века над бедой мужика
И уныло стояла, как горе лихое,
У тяжелых, заплеванных стен кабака.
Эта песня стонала
В солдатских казармах,
В казематах столиц и в сибирских снегах,
Зло плевала в лицо
Палачам и жандармам,
Рядом с Лениным шла
И осталась в веках!
С этой песней солдаты на битву вставали,
Ей хозяйкой по белому свету бродить,
Чтобы наши потомки
По ней узнавали,
Как мы жили и как мы смогли победить
Чтобы помнили наши тяжелые раны,
Свято помнили песен отцовских слова,
Чтобы помнили гордо —
Они не Иваны,
Не помнящие родства!
Мы еще создадим небывалые песни,
Их подарим земле и весенним ветрам,
Так что зря вы кичитесь
Эстрадною спесью,
Барабанные палочки джазовых стран!

Ты говоришь,
Что на сердце тоска.
Не плачется.
А выплакаться надо…

Пойдем вдвоем
На шелест листопада,
На ту звезду в тиши березняка.

Не торопись.
Постой в рассветной сини,
Потрогай кожу матовых берез
И, трижды вслух произнеся —
Рос-си-я! —
Не сдерживай до боли нужных слез.

Вот ты не верил
В искренние слезы.
А сам,
Войдя в лесную полутьму,
Стоишь,
Молчишь наедине с березой
И плачешь неизвестно почему.