Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Дыханье Адонаиса во мне.
Отвергнутый другими голосами,
Отплыл я вдаль один в своем челне.
В толпе пугливой понимают сами:
Не плыть им под моими парусами.
Для них земля достаточно тверда,
Тогда как мой приют за небесами,
И, словно путеводная звезда,
Дух Адонаиса влечет меня туда.

И звезды не вечны, и света лучи
Исчезнут в хаосе, утонут в ночи,
Обрушатся замки, разверзнется твердь,
Но дух твой, о Эрин [378] Эрин — Ирландия. , сильнее, чем смерть.

Смотрите! Руины вокруг, пепелища,
В земле похоронены предков жилища,
Враги попирают отечества прах,
А наши герои недвижны в полях.

Погибла мелодия арфы певучей,
Мертвы переливы родимых созвучий;
Взамен им проснулись аккорды войны,
Мертвящие кличи да копья слышны.

О, где вы, герои? В предсмертном порыве
Припали ли вы к окровавленной ниве,
Иль в призрачной скачке вас гонят ветра
И стонут и молят: «К отмщенью! Пора!»

Свершится, Эрин! Остров уязвленный
Зазеленеет, солнцем озаренный,
И ветерок, над нивами паря,
Обдаст теплом окружные моря!
Теперь стоят убоги и безлисты
Твои деревья, некогда тенисты,
[…] [380] Пропуск в авторской рукописи. и им уж не цвести,
Погибших листьев им не обрести,
Покуда, хладом корни поражая,
Сбирает враг остатки урожая.

Я долго мог стоять,
О Эрин, над твоими берегами
И наблюдать, как волны беспрерывно Кидаются на отмель, и казалось,
Что это Время молотом гигантским
Раскалывает Вечности твердыни.
Верши, титан, от битвы и до битвы,
Свой одинокий путь! Народы никнут
Под поступью твоею; пирамиды,
Что были столько лет неуязвимы
Для молний и ветров, уйдут в ничто.
И тот монарх величественно-грозный,
Он для тебя гнилушка в зимний день:
Прошествуешь — он прахом обернется.
Ты победитель, Время; пред тобою
Бессильно все, но не святая воля,
Но не душа, что до тебя была
И твой исход когда-нибудь увидит.

Ни скверна для чести твоей, ни молва
Уже не страшны в тишине замогильной;
А недруги тенью растают, едва
Коснувшись луча твоей славы всесильной.

Когда грозовые минуют струи —
Негаснущий луч над землей воцарится;
Лишь Эрин забудет невзгоды свои —
Сквозь слезы улыбка ее возродится.

Могучий вечер погулял на славу,
И испареньям не дробить лучей,
И день одел в вечернюю оправу
Синеющих ресниц белки своих очей.
Два наважденья — тишина и мрак —
Закату подают зловещий знак.

Но как они в беспамятстве ни бьются,
Ни тщатся все вокруг заворожить,
Движенье, звук и свет не поддаются
И продолжают всласть своею жизнью жить.
Молчат травинки на церковной крыше,
Движенья ветра будто и не слыша.

И церкви многоверхое убранство,
Светящиеся грани распластав,
Не уступает мраку, и в пространство,
В расплывчатую даль свой шпиль несет стремглав,
Где в темной выси, недоступной зренью,
Слетелись тени на ночные бденья.

Спят мертвецы, спокойны и безгласны.
Ползет из тьмы необъяснимый звук —
Не чувство и не мысль, но столь же ясный,
Из логова червей освобожденный вдруг.
И, влившись в хор ночной, миротворящий,
Он делает прохладу леденящей.

Причастная покойной благодати,
Смерть притягательна, как эта ночь,
И впору мне, как малому дитяти,
Поверить, будто смерть поведать нам не прочь
Заманчивые тайны и сулит
Причуды снов под тяжкой ношей плит.

Поэт Природы, горестны и сладки
Твои воспоминанья о былом:
О детстве, о любовной лихорадке,
О младости, что стала горьким сном!

Я грусть твою в своей душе найду,
Боль, ставшую томленьем беспробудным:
В тебе я видел яркую звезду
В полночный шторм над обреченным судном.

Ведь ты неколебимо, как утес,
Стоял, презрев слепой людской хаос,
Ты бедности был верен благородной,

Смог Истину и Вольность восхвалить…
Но что с тобой теперь, Поэт Природный?
Чем быть таким — честней совсем не быть!

Поверженный тиран! Мне было больно
Прозреть в тебе жалчайшего раба,
Когда тебе позволила судьба
Плясать над гробом Вольности… Довольно!

Ты мог бескровно утвердить свой трон,
Но предпочел резню в пышнейшем стиле;
Ты памяти своей нанес урон,
К забвению тебя приговорили!

Насилье, Сладострастие и Страх —
Твоих кошмаров пагубный народец.
Ты шествуешь в забвенье, Полководец!

С тобой простерлась Франция во прах.
Но у Добра есть худший враг — химеры
Повиновенья, ослепленность веры!

Жил юноша, в чьем хрупком существе,
Как свет и ветер в облачке прозрачном,
Что тает в синеве палящей полдня,
Боролись смерть и гений. Не понять,
Каким восторгом легкое дыханье,
Как летний ветерок, вдруг прерывалось,
Когда с любимой, первый раз познавшей
Раскованность слияния двух жизней,
Он шел тропинкой узкой полевой,
С востока осененной древним бором,
А с запада открытой небесам.
Уж солнце закатилось, повисали
На пепле туч, на дремлющих цветах,
У одуванчиков на бороде
И на траве полоски золотые
И, с сумерками смешиваясь, пали
На чащу темную — а на востоке
Широкая, горящая луна
Всходила плавно меж стволов черневших,
И звезды, чуть мерцая, высыпали.
«Не странно ль, Изабелла, — он спросил, —
Что солнца я не видел никогда?
Мы завтра здесь его посмотрим вместе».