Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

И от солдата отступила:
— А ну вас! Дел невпроворот!

Солдат и до сих пор живет!

Часами мы толпимся у холста:
деревья, пруд, кувшинками покрытый, —
обычная земная красота
нам кажется чарующим открытьем.

Художник ты. И это полотно
тебя за все труды вознаградило.
А помнишь ты, как мать давным-давно
земную красоту тебе открыла?

Она тебя водила по лугам
и по лесным извилистым тропинкам,
учила слушать утром птичий гам,
показывала каждую травинку...

Наследником ее высоких чувств
ты в мир вошел и стал жрецом искусств.

Есть край у океанов и лесов,
есть даже у галактик очертанья.
Но безгранична матери любовь,
вместившая в себя все мирозданье.

В ее глазах — не отраженье дня,
не преломленье солнечного света.
Они — источник вечного огня,
без матери зачахла бы планета.

Ей с уваженьем в пояс поклонись,
она того сторицей заслужила.
Тебе она открыла неба высь,
и кровь ее в твоих струится жилах.

Ты можешь все молитвы отвергать,
но помни как святыню слово — Мать!

В весеннем небе,
трепетный, незримый,
поет, поет
певец неповторимый.
Как этот голос
серебрист и звонок,
как он взмывает
в голубую высь!
Солирует над пашней
жаворонок...

Глядите, люди,
как прекрасна жизнь!
Тепло и радость
в акварельной шири,
дыши и наслаждайся, человек!
В своем огромном
благодатном мире
мир нерушимый утверди навек.

Вдруг над Землей, как призрак,
гриб огромный,
его взметнула ядерная бомба!
Что может быть
страшнее и нелепей:
удар!..
Ни жизни, ни певца — пустыня. Пепел...

Еще раскаты грома вдалеке,
еще полнеба в солнечном свеченье...
Еще в непотревоженной реке
едва дрожит деревьев отраженье.
Видением серебряный наряд
дугой взметнула над водою рыба...
И вдруг сверкнул меж тучами разряд,
и сорвалась грохочущая глыба!

В короткой схватке побежден покой,
и ветер налетает из-за леса,
он мечется и свищет над рекой,
и хлынул ливень дымчатой завесой...
То вспышка молнии слепит глаза,
то берега покрыты полутьмою...
Разбушевалась над рекой гроза,
горой волну вздымая над волною.

Но вот из мрака белый
пароход внезапно, словно в сказке, вырастает,
плывет он гордо, не сбавляя ход...

И кажется: стихия утихает,
и кажется: светлеет небосвод...

Земля, Земля — планета голубая,
с высот волшебным кажется твой свет.
Ты все еще такая молодая,
зовущая — и в миллиарды лет!

К тебе корабль, быть может, направляют
с другого мира. В дальнем далеке
не ведают, планета голубая,
что жизнь твоя висит на волоске.

Так пусть, когда, преодолев пределы,
те космонавты на тебя сойдут,
не мертвою пустыней обгорелой —
красавицей живой тебя найдут.

Где чаша счастья до краев полна,
где навсегда повержена война!

Колышет ветер голубое знамя.
Рассветный час молчанием объят.
Холмы в степях. Под этими холмами
герои наши непробудно спят.

Их обожгли в боях жестоких пули,
и свет померк, и гулкий гром затих...
Они на запад руки протянули,
зовя вперед однополчан своих.

Среди цветов, у памятника, чаша,
а в ней огонь и день и ночь горит,
огонь, зажженный в честь героев павших.
Бросает пламя отсвет на гранит.

Художника искусная рука
резцом запечатлела на века,
как человек
без устали
шагал
и лишь затем взошел
на пьедестал,
чтоб с высоты
далёко заглянуть
и вновь продолжить
свой отважный путь.

Стоит на пьедестале Человек
и зорко смотрит в следующий век.

Мещане, не глядите, Бога ради,
на мой невзрачный,
неприметный садик.
И что в нем есть,
какая красота?
Пять тонких вишен шубинской породы,
жасмина куст,
сирени два куста,
а прочее — картошка в огороде.
Пожалуй, все.
Какая радость зренью?
Мещане, отворачивайте взгляд.
Вы скажете:
— Пародия на сад.
Я говорю:
— Источник вдохновенья.
Хотите — верьте мне, хотите — нет:
здесь мой рабочий кабинет.
Мой кабинет —
в каких-нибудь два метра,
но он со всех сторон
открыт для ветра.
Над головой —
душистый куст сирени,
вишневые деревья —
по бокам.
Я защищен ажурной, легкой тенью.
Стихи — на солнце.
Хорошо стихам!

Веками бытует в народе
поверье на русской земле:
однажды встречаются вроде
Зима и Весна в феврале.

Метет по полям и дорогам
густыми снегами пурга,
идет по февральским сугробам
Зима — величава, строга,
соболья роскошная шуба,
пуховая шаль на плечах,
очерчены свежие губы,
надменность в холодных очах...
Шагает по скованной речке,
склонился Мороз перед ней:
— Живи, наша матушка, вечно,
богатством несметным владей!
Гуляй по бескрайним просторам!
А службу мою ты учти...

Взглянула. А что в этом взоре?
Попробуй узнай и прочти.
По нраву ль ей верные слуги?
Нужны ли ей горы добра?

Спешит к ней дыханием юга
Весна — молодая сестра.
Беседа меж ними иль сговор —
кто может язык их понять?

А небо нахмурилось снова,
и вьюга пахнула опять...

Зима загрустила, роняет
в тревожном раздумье слезу:
не видеть ей яркого мая,
не слушать ночами грозу...

Над лесом,
над застывшею рекой,
над полем
и над каждою ложбинкой —
царит повсюду в этот час
покой...
Снежинки кружатся,
и падают снежинки.

Гуляет свадьба!
Песни, пир горой,
звучат магнитофоны, грампластинки.
Шагает с первенцем
родитель молодой...
Снежинки кружатся,
и падают снежинки.

Мальчонка за салазками бежит,
в его глазах —
задорные искринки!..
Как хорошо
на этом свете жить!
Снежинки кружатся,
и падают снежинки.

Крестьянка натопила жарко печь
и разлила удой вечерний в крынки,
готовит тесто, чтобы хлеб испечь...
Снежинки кружатся, и падают снежинки.

По радио читает диктор речь,
о смерти ядерной вещает без запинки.
Над всей Землей
висит дамоклов меч!
Снежинки кружатся,
и падают снежинки...

Вспоминается наступленье:
гром орудий, в дыму небосвод.
Зимний день боевого крещенья,
мой родной атакующий взвод.
Беззаветно сражались ребята,
смерть косила иных на бегу...
Пятна,
пятна,
багровые пятна
на сверкающем белом снегу...
Я припал к своему пулемету,
вдруг... затих, захлебнулся бой.
А потом я очнулся в санроте,
с перевязанной головой.
В полумраке увидел сестрицу
на бессонном ее посту.
Попросил: «Дай попить водицы.
Пересохло совсем во рту...»
Этот день я сквозь годы вижу
и забыть никогда не смогу.
Фронтовую армейскую книжку
как реликвию берегу.
И горжусь, что в пехотной части
пулеметчиком был рядовым.
Это очень большое счастье:
возвратиться с Победой живым!