Владимир Корнилов - Стихи (сборник)

В нас и в тебе:

Сможем сурово

Жить не по лжи

Или готовы

Снова в ножи?

2001

ЛИРИКА

Смысл и честь России — лирика!

Ведь — куда глаза ни кинь —

Ты воистину великая

Средь бесчисленных святынь!

От Державина до Слуцкого,

Каждой власти не мила,

Падчерицей непослушною

Два столетия была.

То вразброд, а то лавиною

Шла, сломав державный строй,

И при том неуловимою

Удивляла красотой.

То вселенский гром затеявши,

То слышна едва-едва,

То восторженна, как девушка,

То печальна, как вдова.

А вокруг — без края мерзости,

И любое дело — швах,

Небо — в беспросветной серости,

А держава — сплошь впотьмах;

И ни крика и ни выкрика —

Немота да нищета...

Но зато какая лирика!

Жалкой жизни не чета.

1997

СОЛНЦЕ

Солнце мажет на фанере иероглифы,

На фанерной, на моей стене —

"Будьте счастливы" — а, может, "Будьте прокляты!"

Начертанья непонятны мне.

Солнце — дело тайное и тонкое,

С ним не угадаешь, что к чему.

Скоро стену обобью вагонкою,

Но навряд ли сверх того пойму.

2001

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Сорок четвертый троллейбус

В полдень заполнен на треть.

Стоя у дверцы, проедусь,

Чтоб на тебя посмотреть.

Словно из старости в юность,

Словно бы через кордон,

Еду и зверски волнуюсь,

Чуть забелеет твой дом.

Добрый мой, славный товарищ,

Плоть моя, радость моя,

Ты не меня повторяешь,

Ты продлеваешь меня.

И, как подросток, неловок,

Чту я твое волшебство

Целые пять остановок,

Пять остановок всего.

1973

СОСНЫ

Сосны загораживают свет,

И темнеет в восемь...

Впрочем, у меня претензий нет

Ни к одной из сосен.

В сумерках деревьев красота

Даже величава,

Хоть открыта мне не высота,

А ее начало.

Солнца я не вижу, не узрю

Даже неба просинь.

И хоть лето по календарю,

В комнатенке осень.

Ничего, пришпорю явь и сны,

Вылезу из мрака...

Только как забыть, что из сосны

Сделана бумага?

И растут во мне восторг и стыд,

Назревает сшибка,

И, как дятел молодой, стучит

Старая машинка.

1986

* * *

Люблю и ненавижу...

Катулл

Среди рокового разгула,

Который пронесся не мимо,

А вихрем кружит по стране,

Я все повторяю Катулла,

Поэта погибшего Рима,

И два его чувства во мне.

Когда демократия денег —

Никчемны другие права,

Теперь и для самых идейных

Они как трава, трын-трава...

Распад, и раскол, и разброд,

И каждый истошно орет:

«Даешь возрожденье России!..»

Да вот непонятно какой...

Похоже, с сумой и клюкой

От шоковой сверхтерапии.

Не знаю, что станется с нами:

Навряд ли спасти доходяг

Сумеют трехцветное знамя

И птаха о двух головах.

Хотя в эти дни занесен

Из малопристойных времен,

Я все-таки весь не оттуда,

И скорбные строки свои

О ненависти и любви

Шепчу наподобье Катулла...

БЕЗБОЖИЕ

Стали истины ложны —

Что же делать старью?

Я последний безбожник

И на этом стою.

Если челюсти стисну,

Сбить меня не пустяк:

Черный хмель атеизма

И в крови, и в костях.

Чести-совести ради

Думал жить, не греша —

Всё равно с благодатью

Разминулась душа.

Но стиха ни в какую

Не сменю на псалом

И свое докукую

На пределе земном.

...От основ непреложных

Отошли времена.

Я последний безбожник,

Не жалейте меня.

1986

В БОЛЬНИЦЕ

I

Старик ворчит. Он стар.

С того небось ворчит.

С того, что слаб, что сдал, —

Ворчание как щит.

Ворчание как круг,

Чтоб не уйти на дно.

Ворчание как друг,

И с ним оно давно.

На фронте, может, был,

А может, и сидел,

А нынче хвор и хил

И вовсе не у дел.

И ты к нему не лезь,

Хотя вы с ним равны,

И на свою болезнь

Гляди со стороны.

II

До смерти было далеко,

Но до испуга близко...

Постукивало домино,

Но звук был глуше писка.

Из капельницы сильный жар

По шлангу капал в руку,

И я в ночи соображал,

Идти откуда звуку.

В окно с больничного двора?

А может, из котельной?

Но доминошная игра

Спех обрела хоккейный,

Как будто заскользили вдруг

Игрушечные клюшки,

И равномерным был тот стук.

Но я лежал в отключке.

1988

СТАРОСТЬ

Старость — странность, как Зазеркалье,

Как четвертое измеренье,

Как материи иссяканье

И параметров измененье.

Так и тянет обратно в детство

Всякой сладостью начиняться,

Детективами наглядеться,

Телевизором начитаться.

Что ж, погодки и однолетки,

Пухнут вены и стынут жилы,

И успехи на редкость редки,

Но покуда живем и живы,

Не насытится око зреньем,

Не насытится ухо слухом,

Не насытится угрызеньем

Память сердца, а дело — духом.

1988

ПРОРОК

Степи Киргиз-Кайсацкие,

Бунтов седых подруги,

Удаль и плеть казацкие

И крепостные муки

Вновь, через два столетия

Отражены убого

В жалких, как междометия,

Проповедях пророка...

Без языка не выразить

Душу — с того горазда

Всех языкатых вырезать,

Словно они — дворянство.

Смотрят опять из Азии

Горько и обреченно

Желтые очи Разина,

Черные — Пугачева.

1987

ЗАБОЙ

Стих — не особняк и не яхта,

Не “опель” и не “мерседес”,

А постриг — убогая шахта,

Куда опускаешься весь.

И в собственном этом забое,

На самой его глубине,

Он может остаться с собою

И с вечностью наедине.

Но даже на миг не помысли

Какую-то пользу извлечь:

Ведет не о качестве жизни

Он полубезумную речь.

И, чтобы дышалось и пелось

Ему — и отныне, и впредь

Нужны не богатство и бедность,

А снова бессмертье и смерть.

2001

ОДИССЕЙ

Странствие — как свобода,

Апофеоз движенья,

Но и притом работа

Силы воображенья.

Ежели государство

Душу твою не сжало,

Значит, душа гораздо

Шире земного шара.

Края ей нет и меры,

И потому не бойся

Двигаться вслед Гомеру

Или фантому Джойса —

Скорбному Одиссею,

Мистеру Лео Блуму,

Дублинскому еврею,

Нищему многодуму...

Будущность безутешна,

Скрыта везде угроза.

Но по волнам надежды

И по камням склероза,

Чуждый покою, странствуй.

Выдохся? Зубы стисни.

Странствуй — звучит как здравствуй!

Странствие — признак жизни.

СЛОВО

Памяти Велимира Хлебникова

Сущего первооснова,

Хоть не кислород-азот,

И при том уйти готово

Далеко за горизонт.

Бездорожье и дорога,

Ты, в чреде любых эпох,

У убогого — убого,

А у щедрого — как Бог.

И, достойное упреков

За бесплодность мятежей,

За пророчества пророков

И ничтожество вождей,

Ты столетия в ответе

За свершенья и за бред:

Ведь на целом белом свете