Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Возле пагоды Мульмейна, на восточной стороне,
Знаю, девочка из Бирмы вспоминает обо мне, —
И поют там колокольцы в роще пальмовых ветвей:
— Возвращайся, чужестранец, возвращайся в Мандалей,

Возвращайся в Мандалей,
Где стоянка кораблей,
Слышишь, хлопают их весла
Из Рангуна в Мандалей.
На дороге в Мандалей
Плещет рыб летучих стая,
И заря, как гром, приходит
Через море из Китая.

В волосах убор зелёный, в жёлтой юбочке она,
В честь самой царицы Савской Цеви-яу-лай названа.
Принесла цветы, я вижу, истукану своему,
Расточает поцелуи христианские ему.

Истукан тот — божество,
Главный Будда — звать его.
Тут её поцеловал я,
Не спросившись никого.
На дороге в Мандалей…

А когда над полем риса меркло солнце, стлалась мгла,
Мне она под звуки банджо песню тихую плела,
На плечо клала мне руку, и, к щеке щека, тогда
Мы глядели, как ныряют и вздымаются суда,

Как чудовища в морях,
На скрипучих якорях,
В час, когда кругом молчанье,
И слова внушают страх.
На дороге в Мандалей…

— Это было и минуло, не вернуть опять тех дней.
Ведь автобусы не ходят мимо банка в Мандалей!
В мрачном Лондоне узнал я поговорку моряков:
— Кто услышал зов с Востока, вечно помнит этот зов,

Помнит пряный дух цветов,
Помнит пальмы, помнит солнце,
Перезвон колокольцов,
Шелест пальмовых листов.
На дороге в Мандалей…

Я устал сбивать подошвы о булыжник мостовых
И английский мелкий дождик сеет дрожь в костях моих.
Пусть гуляю я по Стрэнду с целой дюжиной девиц,
Мне противны их замашки и румянец грубых лиц.

О любви они лопочут,
Но они не нужны мне, —
Знаю девочку милее
В дальней солнечной стране
На дороге в Мандалей…

От Суэца правь к востоку, где в лесах звериный след,
Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет.
Чу! Запели колокольцы! Там хотелось быть и мне,
Возле пагоды у моря, на восточной стороне.

На дороге в Мандалей,
Где стоянка кораблей.
Сбросишь все свои заботы,
Кинув якорь в Мандалей.
О дорога в Мандалей,
Где летает рыбок стая
И заря, как гром, приходит
Через море из Китая.

— О чем, о чем сигналит горн — промолвил рядовой.
— Равненье нам! Равненье нам! — сказал сержант цветной.
— Зачем вы побледнели так? — промолвил рядовой.
— Боюсь взглянуть на караул, — сказал сержант цветной.
— Это вешают Дэнни Дивера, слышишь, смертный марш трубят.
Полки построились в каре, сейчас его казнят.
Нашивки его сорвали с него и блестящих пуговиц ряд,
Это вешают Дэнни Дивера ранним утром.
— Как тяжко дышат там в строю! — промолвил рядовой.
— Мороз жесток! Мороз жесток! — сказал сержант цветной.
— Там кто-то впереди упал, — промолвил рядовой.
— Случился солнечный удар, — сказал сержант цветной.
— Это вешают Дэнни Дивера, вот последнее дефиле.
Он стоит у своей могилы, гроб стоит перед ним на земле.
Он повиснет через полминуты, извиваясь, как пес в петле.
Это вешают Дэнни Дивера ранним утром…
— Его койка стояла рядом с моей! — промолвил рядовой.
— Сегодня он ночует не у нас, — сказал сержант цветной.
— Он пиво меня угощал не раз, — промолвил рядовой.
— Он горькое пиво в одиночку пьет, — сказал сержант цветной.
Это вешают Дэнни Дивера, и вина его велика:
Налог на его селенье, и позор для его полка!
Это вешают Дэнни Дивера ранним утром.

— Что-то черное пред солнцем! — промолвил рядовой.
— Это Дэнни борется со смертью, — сказал сержант цветной.
— Что-то всхлипнуло там высоко… — промолвил рядовой.
— Это жизнь от него отходит, — сказал сержант цветной.
Покончено с Дэнни Дивером. Чу! Барабаны бьют.
Строится полк за полком, а сейчас и нас поведут.
Ого! Новобранцы трясутся, сегодня они попьют,
Повесив Дэнни Дивера ранним утром.

Сражались за морем мы с многими людьми,
Случались храбрецы и трусы среди них:
Берберы и Зулусы, Сомали;
Но этот Фуззи стоил всех других.
Ни на полпенса не сдавался он:
Засев в кусты, он портил нам коней,
Он резал часовых, срывая связь колонн,
Играя в кошки-мышки с армиею всей.
Мы пьем за вас, Фуззи-Вуззи, за Судан, где родной ваш дом:
Вы были язычником темным, но первоклассным бойцом;
Мы выдадим вам свидетельство и, чтобы его подписать, —
Приедем и справим встречу, лишь стоит вам пожелать.
Мы шли вслепую средь Хайберских гор.
Безумец Бур за милю в нас стрелял.
Бурми нам дал неистовый отпор,
И дьяволов Зулус нас предавал.
Но все, что мы от них терпели бед,
В сравненье с Фуззи было лишь игрушкой:
«Мы процветали» — по словам газет,
А Фуззи нас дырявил друг за дружкой.

Мы пьем за вас, Фуззи-Вуззи, за миссис и за малышей.
Задача была — разбить вас, мы, к слову, справились с ней.
Мы били по вас из Мартини, без вежливости в игре,
Но в ответ на всё это, Фуззи, вы нам прорвали каре!
Он о себе газет не известил,
Медалей и наград не раздавал потом,
Но мы свидетели — он мастерски рубил
Своим двуручным боевым мечом.
С копьем, с щитом — как крышка от гробов,
Меж зарослей он прыгал взад-вперед;
Денечек против Фуззи средь кустов, —
И бедный Томми выбывал на год.

Мы пьем за вас, Фуззи-Вуззи, и за ваших покойных друзей!
Мы бы вам помогли их оплакать, не оставь мы там наших людей!
Но мы хоть сейчас побожимся, что в этой открытой игре,
Хоть вы потеряли больше, вы нам прорвали каре!
Он ринулся на дым под лобовым огнем, —
Мы ахнули: он смял передовых!
Живой — он жарче пива с имбирем,
Зато, когда он мертв, он очень тих.
Он уточка, барашек, резеда,
Модель резинового дурачка,
Ему и вовсе наплевать тогда
На действия британского полка.

Мы пьем за вас, Фуззи-Вуззи, за Судан, где родной ваш дом:
Вы были язычником темным, но первоклассным бойцом,
Оттого, что вы, Фуззи-Вуззи, с головою как стог на перье,
Черномазый бродяга, прорвали британское каре!

Однажды я зашел в трактир и пива заказал.
«Солдатам мы не подаем», — трактирщик мне сказал.
Девчонки за прилавком хихикали, шипя,
А я на улицу ушел и думал про себя:

О, Томми то, и Томми се, и с Томми знаться стыд,
Зато «спасибо, мистер Аткинс», когда военный марш звучит!
Военный марш звучит, друзья, военный марш звучит!
Зато «спасибо, мистер Аткинс», когда военный марш звучит!

Однажды я пришел в театр, я трезвый был вполне,
И штатских принимали там, но отказали мне,
Загнали на галерку — неважный кавалер!
А только до войны дойдет — пожалуйте в партер!