Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

XLIII.

Къ чему ей приступить теперь? Что говорить? Ея слова истощились, желанія возрасли, а время проходитъ, и ея предметъ рвется прочь, стараясь освободиться изъ ея сплетенныхъ рукъ. "Сжалься"! восклицаетъ она. "Хотя какую-нибудь ласку… какое-нибудь раскаяніе…" Но онъ вскакиваетъ и спѣшитъ къ своему коню.

XLIV.

Но за сосѣдними кустами паслась молодая и горячая, горделивая кобылица, подсмотрѣвшая Адонисова коня. Она выскочила, захрапѣла, заржала громко, и крѣпковыйный конь, на привязи у дерева, обрываетъ поводъ и несется прямо къ ней.

XLV.

Онъ мчится неистово, ржетъ, прыгаетъ, разрываетъ на себѣ плетеную подпругу, наноситъ твердымъ копытомъ раны сносливой землѣ, пустыя нѣдра которой гудятъ, какъ громъ небесный. Онъ разгрызаетъ желѣзное удило, одолѣвая то, что его одолѣвало.

XLVI.

Онъ насторожилъ уши; его заплетенная висячая грива встала дыбомъ теперь; ноздри втягиваютъ воздухъ и пышатъ имъ обратно, какъ паромъ изъ горнила; глаза, сердито сверкая огнемъ, говорятъ о его горячей мощи и напряженности желанія.

XLVII.

Онъ то бѣжитъ рысью, какъ-бы отсчитывая шаги съ милымъ величіемъ и скромною гордостью, то взвивается на дыбы, подпрыгиваетъ, дѣлаетъ скачки, какъ бы говоря: "Это я чтобы выказать мою силу, а это — чтобы прельстить взоръ красивой кобылицы, находящейся близь меня".

XLVIII.

Что ему до сердитыхъ возгласовъ хозяина, до его "Тпру!" и "Стой, я тебѣ говорю!" Что ему до мундштука и острыхъ шпоръ, до богатаго чепрака и до блестящей сбруи? Онъ видитъ возлюбленную и болѣе не видитъ ничего, ничего, что тѣшило-бы болѣе его гордый взоръ.

XLIX.

Пусть живописецъ тщится превзойти самую жизнь и рисуетъ хорошо сложенныхъ коней, соперничая своимъ мастерствомъ съ творчествомъ природы; но ничто мертвое не превзойдетъ живого! Такъ этотъ конь превосходилъ обыкновенныхъ коней своими статьями, отвагой, мастью, походкой, костями.

L.

Копыта у него закруглены, связки тонкія, щетки длинныя и косматыя, грудь широкая, глаза выпуклые, голова маленькая съ открытыми ноздрями, высокая чолка, короткія уши, крѣпкія ноги, необыкновенно короткія, тонкая грива, густой хвостъ, широкій крупъ, нѣжная кожа. Чего не требовалось-бы отъ коня, все у него было, за исключеніемъ такого-же гордаго всадника на такомъ гордомъ скакунѣ.

LI.

Онъ мчится вдаль и смотритъ оттуда; потомъ кидается вновь, несясь, какъ перо, и предлагая вѣтру игру въ перегонку, и никто не угадываетъ, куда онъ побѣжитъ, полетитъ; вѣтеръ свищетъ сквозь его гриву и хвостъ, раздувая волосы, которые развѣваются подобно перистымъ крыльямъ.

LII.

Онъ смотритъ на свою возлюбленную и ржетъ около нея; она отвѣчаетъ ему, какъ будто угадывая его мысли; гордясь, какъ весь ея полъ, его ухаживаніемъ, она выражаетъ ему наружно свое нерасположеніе, кажется неласковой, отвергаетъ его любовь, издѣвается надъ его пыломъ, отталкиваетъ его нѣжныя объятія своими копытами.

LIII.

Тогда, подобно грустному неудачнику, онъ опускаетъ хвостъ, и тотъ, какъ ниспадающее перо, осѣняетъ прохладой его разгоряченный крупъ; бьетъ ногой, проглатываетъ бѣдныхъ мухъ въ своей досадѣ. Его возлюбленная, видя его ярость, становится добрѣе и его бѣшенство стихаетъ.

LIV.

Разсерженный хозяинъ подходитъ, чтобы взять его, но кобылица, еще незнакомая съ сѣдломъ, пугается, боится быть пойманной и быстро мчится прочь; конь за нею, оставляя Адониса на мѣстѣ. Какъ обезумѣвъ, они скрываются въ чащѣ, обгоняя воронъ, желавшихъ пролетѣть раньше ихъ.

LV.

Запыхавшись отъ погони, Адонисъ садится, кляня своенравное, непокорное животное, но этотъ случай благопріятенъ тому, что жаждущая любви любовь можетъ снова молить. Любовники говорятъ, что любовь страдаетъ втройнѣ, если лишена помощи языка.

LVI.

Печь, которую заткнутъ, рѣка, которую запрудятъ, раскаляется сильнѣе и вздымается бурливѣе; такъ и съ скрытымъ горемъ: свободный истокъ словъ утишаетъ любовный пламень, но когда адвокатъ сердца нѣмъ, тогда кліентъ падаетъ духомъ, отчаяваясь въ успѣхѣ тяжбы.

LVII.

Видя ея приближеніе, онъ начинаетъ краснѣть (такъ потухавшій уголь оживляется отъ вѣтра), закрываетъ шапкой свое гнѣвное лицо и потупляется съ досадой къ темной землѣ, какъ бы не обращая вниманія на то, что она уже близко, но искоса поглядываетъ на нее.

LVIII.

О что это былъ за видъ, стоило его посмотрѣть, когда она подкрадывалась къ упрямому юношѣ! Какъ боролись краски на ея лицѣ, когда одолѣвала, то бѣлая, то розовая! Щеки ея были порою блѣдны, порою вдругъ вспыхивали огнемъ, подобно молніи въ небесахъ.

LIX.

Наконецъ, она передъ сидящимъ и опускается на колѣни, какъ униженный любовникъ; одною прекрасною рукою она поднимаетъ его шапку, другою, нѣжною, касается его прелестной ланиты, на которой, еще нѣжнѣйшей, оставляетъ свой слѣдъ; такъ вновь выпавшій снѣгъ принимаетъ всякій отпечатокъ.

LX.

О, что за битва взглядами происходитъ тогда между ними! Ея глаза, молящіе, обращаютъ просьбу къ его глазамъ; смотритъ, какъ будто видитъ ихъ впервые; ея глаза продолжаютъ ласкать, его взоръ отталкиваетъ эту ласку, и вся эта нѣмая игра поясняется, какъ хоромъ, слезами, текущими ручьемъ изъ ея глазъ.

LXI.

Крайне нѣжно беретъ она его за руку: это лилія, заключенная въ снѣжную темницу, слоновая кость въ алебастровой оправѣ; столь бѣлый другъ обхватываетъ столь бѣлаго недруга! Изящная борьба между настойчивостью и отпоромъ, точно ссора двухъ серебристыхъ голубковъ.

LXII.

Снова начало такъ орудіе ея мыслей: "о, красивѣйшій изъ ходящихъ по этому бренному шару, если-бы ты былъ мною, а я мужчиной, и мое сердце здоровымъ, какъ твое, а твое уязвленнымъ; я пожертвовала-бы тебѣ въ помощь одинъ нѣжный взглядъ, хотя вылечить тебя могъ-бы только ядъ моихъ тѣлесъ".

LXIII.

"Отпусти мою руку, сказалъ онъ, зачѣмъ ты ее жмешь"? "Отдай мнѣ мое сердце, возразила она", и тогда получишь ее. О, оставь ее мнѣ, пока не закалило и ее твое жестокое сердце; когда она закалится, на ней не оттиснутся уже нѣжные вздохи, тогда и я не буду внимать глубокимъ стонамъ любви, потому что сердце Адониса окаменитъ сердце и мнѣ.

LXIV.

"Стыдись! воскликнулъ онъ. Оставь это и пусти меня. Моя дневная забава пропала, мой конь убѣжалъ, и я лишенъ его по твоей винѣ; я снова прошу тебя, дай мнѣ остаться здѣсь одному; все мое дѣло теперь, моя мысль, моя забота, только о томъ, чтобы достать моего коня отъ этой кобылицы".

LXV.

Она возражаетъ на это: "Твой конь, какъ и слѣдуетъ, привѣтствуетъ горячую близость нѣжнаго вожделѣнія; любовь, какъ уголь, должна быть охлаждена, иначе, предоставленная себѣ, она испепелитъ сердце. У моря есть предѣлы, нѣтъ ихъ у страстнаго желанія; вотъ почему ушелъ твой конь.

LXVI.

"Подобно клячѣ, стоялъ онъ на привязи у дерева, рабски покорный кожаному поводу; но лишь только увидѣлъ возлюбленную, какъ прекрасный даръ ему въ юности, онъ презрѣлъ столь слабыя узы, сбросилъ унизительное удило со склоненной гривы, освободилъ свою морду, спину и грудъ.