Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

Так хочется ей сгладить впечатленье,
Надеяся, что милый невредим.
Холодной смерти льстит она в смиреньи,
Чтоб та подольше сжалилась над ним,
И говорит о славе, о трофеях,
О торжестве, победе, мавзолеях.

"Юпитер! О, как я была безумна!
Я поддалася слабости своей.
Живого смерть оплакивала шумно,
А он умрет не раньше всех людей.
Погибни он — и красота с ним сгинет,
И черный хаос землю не покинет.

Любовь, ты вся объята опасеньем, —
Так окружен ворами, кто несет
Сокровища. Пугает подозреньем
Все, что ни слух, ни глаз не обоймет"…
И в этот миг ей слышен отзвук рога.
Она встает, и прочь летит тревога.

Она бежит, — под ней не мнутся травы —
Как на добычу сокол. И пришла.
О, горе! Вепрь, проклятый зверь кровавый,
Сразил того, кем вся душа жила.
И от картины страшной меркнут очи,
Как две звезды в исходе темной ночи.

Коснись улитки рожек, и от боли
Вся в раковину спрячется она
И долго там таится, как в неволе,
Боясь на свет податься из окна.
От зрелища кровавого сокрыты,
Глаза ее уходят под орбиты.

Больному мозгу там они вручили
Свой дивный свет, и тот велел им быть
Покорными в уродливой могиле
И жгучих ран сердцам не наносить.
А сердце, как король, страшась на троне,
Свое страданье выражает в стоне.

И все трепещет, что ему подвластно,
Как будто ветер, скрытый под землей,
Наружу рвется, буйствуя опасно,
И стонами пугает род людской:
Так вопль ее все члены потрясает,
И пара глаз постель свою бросает.

В его боку зияющая рана
Невольно светом их озарена;
Обагрена волной кровавой стана
Лилейная литая белизна.
И, истекая кровью, цветик каждый
Пьет кровь его с томительною жаждой.

И, видя их сочувствие, Венера
Молчит, к плечу головку наклонив.
О, где предел! О, где страданью мера?
Он умереть не мог! Он жив! Он жив!
Но голос замер. Члены омертвели.
Позор глазам, что раньше плакать смели!

Она глядит так пристально на рану,
Что не одну уж видит грустный глаз.
О, жалкий глаз! Он поддался обману:
Где раны нет — он видит три зараз,
И два лица, и каждый член удвоен,
Обманут глаз, коль скоро мозг расстроен.

"И об одном печаль невыразима, —
Твердит она, — а здесь два мертвеца.
Иссякли слезы горькие незримо.
Глаза — огонь, а сердце из свинца.
О, растопись в огне, свинец, на части, —
Тогда умру, впивая капли страсти.

О, бедный мир! Бесценная утрата!
Теперь кто взор достоин твой привлечь?
Чем ты еще гордиться можешь свято?
Чья музыке подобна будет речь?
Цветы нарядны; роза ароматна,
Но красота с ним вместе невозвратна.

Теперь излишни шляпы и вуали:
Не станет вас ни солнце целовать,
Ни ветер. Вам ведь нечего терять.
Что солнцу вы! А ветры вам свистали.
Но Адониса ждали воры эти,
Чтоб красоту в свои похитить сети.

От них он шляпу надевал; глядело
Под шляпу солнце; ветер-озорник
Ее срывал, играл кудрями смело,
А мальчик плакал. Оба в тот же миг
Из состраданья к юности стихали
И вперебой слезинки осушали.

Лев прятался за пышною оградой,
Чтобы взглянуть на образ неземной.
Когда он пел, под этою усладой
Смирялся тигр и слушал, как ручной.
Он говорил — и волк не крался к стаду,
Испуганной овце давал пощаду.

Глядел ли он в ручей на отраженье, —
Скрывали рыбки жабрами его.
Он был для птиц такое наслажденье,
Что пели те; другие для него
Несли румяных вишен, шелковицы.
Он ел плоды, красой питались птицы.

Но этот вепрь с дикообразным рылом
Поникшим взором ищет лишь могил,
Иначе бы пред этим ликом милым
Склонился он, его не умертвил,
А если видел, он желал с любовью
Поцеловать и обагрился кровью.

Да, верно, так убит он, без сомненья.
Когда к нему он бросился с копьем,
Вепрь для него хотел успокоенья
И не желал клыков точить на нем.
Но в нежный бок впиваясь беззаветно,
Свой клык в него вонзил он незаметно.

Будь я с губами вепря, я б убила,
Быть может, даже ранее его.
Но умер он! Любовь не подарила
Моей весне сиянья своего.
Несчастна я!" Она к нему припала
И теплой кровью лик свой запятнала.

Она глядит в уста его — бескровны.
Хватает руку — холодна рука;
Ее слова печальны и любовны,
Но слух его не тронет их тоска.
С закрытых глаз она подъемлет веки:
Два светоча угасли там навеки.

Два зеркала, в которых отражалась
Она не раз. Как тускло их стекло!
Погибло все, в чем сила заключалась
И красота, к которой так влекло.
Все горе в том… О, чудеса природы!
Что умер ты, а день ласкает своды.

Так, умер ты! Да будет порицанье:
Любви отныне спутницею — грусть,
А свитой — ревность. Сладость — начинанье,
А скорбь — конец. Средь равных в мире пусть
Ее союз отныне невозможен,
И счастья миг пред горестью ничтожен.

Да будет лживой, сотканной из фальши,
Предательской! Дыхание одно —
Расцвет и смерть. Поверхность — мед, а дальше
Смертельный яд и тинистое дно,
Желаньем тело крепкое измучит,
Сковавши мудрость, глупого научит.

То щедрая без меры, то скупая,
Пусть танцевать заставит старика,
Обезоружит наглость негодяя,
Ограбит богача для бедняка.
Неистова, наивна, непонятна,
Заманит старость в детство и обратно.

Подозревать невинность злостно будет,
А злостную вину не замечать.
То пожалеет, то вконец осудит,
Заставит друга другу изменять,
Обманывать, являясь с виду правой,
И делать храбрых трусости забавой.

И явится виною войн кровавых,
Между отцом и сыном распрей злой,
Посредницей, рабою дел неправых,
Для пламени — соломою сухой.
Сразила смерть любовь мою в начале,
С любовью пусть растут ее печали!"

И юноша, лежавший с ней, убитый,
Исчез из глаз, как легкий пар весной.
Из теплой крови, на землю пролитой,
Расцвел цветок пурпурный с белизной:
То Адониса бледные ланиты
Казались кровью алою облиты.

Она склоняет голову, внимая
Дыханье Адониса — аромат.
Он будет жить в груди ее, сияя,
Но смерть его уж не отдаст назад.
Она срывает стебель: сок зеленый —
То капли слез души неоскверненной.

"О бедный цвет, таков тебя создавший!
Ты нежный сын — отец нежней тебя,
Он, в слабой грусти слезы проливавший,
Желал, как ты, цвести лишь для себя.
В его крови тебе отрадно кануть,
Но на груди моей милее вянуть,

Тут, как в отцовской ласковой постели,
От крови — кровь, по праву всем владей,
Покойся, как в цветущей колыбели,
А сердце будет нянею твоей,
И каждый миг, цветок любви, тоскуя.
Тебя лелеять буду я, целуя".