Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

Она в ответ тоскливо песнь слагает.
Любовь безумна в мудрости, — умней
В безумии, она преображает
Юнца в раба, а стариков — в детей.
Кончает песнь она стенаньем горя,
И хором ей рыдает эхо, вторя.

И песнь ее всю ночь звучала внятно.
Часы влюбленных кратки и длинны:
Им весело, так, верно, всем приятно.
Среди таких забав повторены
Их россказни, и в грезах беспримерных
Кончаются без слушателей верных.

С кем эту ночь бедняжка скоротает?
Живет одно лишь только эхо там,
Как половой крикливый, отвечает,
Потворствуя капризным острякам.
Она промолвит: "Так!" — "Так!" — эхо вторит,
А если "нет" — и с "нет" оно не спорит.

Проснувшись, жаворонок голосистый
Несется ввысь, омывшися в росе,
И будит день. С его груди сребристой
Восходит солнце в пламенной красе
И так холмы и рощи озаряет,
Что зелень их, как золото, сияет.

Венера шлет ему привет прекрасный:
"О, покровитель света, божество!
Звезда горит твоею силой ясной,
Ты ей даришь свой блеск, как волшебство.
Но в мире смертный есть; он обаяньем
Затмит тебя, как ты других — сияньем".

И в рощу мирт она спешит от света,
Дивясь тому, что день уже высок,
А от него ни вести, ни привета.
Не слышны ли хоть псы его иль рог?
Вот лай собак она внимает вскоре,
На крик бежит с надеждою во взоре.

Но на пути хотят кусты и травы
Обнять ее, лицо поцеловать.
Вкруг бедр они свиваются лукаво,
Приходится объятья разрывать.
Так лань спешит с набухшими сосцами
Детенка накормить между кустами.

Тревожный лай: в опасности собаки.
Как путник, перепуганный змеей,
Свернувшейся спиралью в полумраке,
Стоит, дрожит, от страха сам не свой, —
Так вой собак все сердце ей тревожит,
Пугает ум и дух тоскою гложет.

Сомненья нет, уж это не потеха:
Там грозный вепрь, медведь иль дерзкий лев.
Собачий лай все ближе, ближе эхо.
Одна другой трусливей, присмирев,
Перед врагом, поднявшим эту гонку,
Они от страха пятятся в сторонку.

В ее устах звучит уж крик зловещий;
Он через слух и в сердце ей проник.
И бледный страх — холодный, злой и вещий —
Сковал ей вдруг все чувства и язык.
Так, потеряв полковника, солдаты
Бегут позорно, ужасом объяты.

Вся трепеща, стоит она в волненьи.
Но робких чувств рассеявши туман,
Твердит себе, что то — воображенье,
Что весь испуг — пустой самообман:
Что нечего напрасно бить тревогу.
Вепрь в этот миг выходит на дорогу.

В пурпурных пятнах рот его вспененный,
Как будто кровь смешалась с молоком.
Вновь страх ее терзает исступленный,
Влечет вперед неведомым путем;
То вдруг назад она рванется снова
И вепря умертвить сама готова.

На тысячи путей она стремится;
Возьмет один и тотчас — на другой.
Волнуется, спешит и суетится.
Мозг опьянел от страха, как шальной,
Он мыслей полн, но мысль не избирает,
Хватается за все и все бросает.

Вот пес один сокрылся в глушь с поляны.
Она кричит: "Что твой хозяин? Где?"
Другой себе вылизывает раны —
Единственное средство при беде;
И к третьему стремится с восклицаньем, —
Тот отвечает жалобным стенаньем.

Когда ужасный этот стон смолкает, —
С отвислыми губами, черный, злой,
Его товарищ к небу завывает,
А этому ответствует другой.
Поджав хвосты, они трясут ушами,
С которых кровь на землю льет ручьями.

Как смертные страшатся, замирая,
Всех знамений, видений и чудес,
Явленья их с испугом наблюдая
И видя в них пророчество небес,
Так и она от страха замирает,
Взывает к смерти, стонет и рыдает.

"Урод-тиран, кашей, червь гнусно-мерзкий,
Она ругает смерть, — разлучник злой!
Зачем ты отнял, скаля зубы зверски,
Того красу, дыханье, кто живой
Красою розу наделял, дыханьем
Фиалку наливал благоуханьем.

Он умер. О, какое преступленье
Сразить красу такую, аромат!
Но для того, чтоб видеть, надо зренье,
А ты разишь безумно наугад.
Ты в старость метишь, а стрела некстати
Летит и глядь — уж в сердце у дитяти.

Предупреди ты юношу, и вскоре
Он голосом тебя бы превозмог.
Проклятьем встретят Парки это горе,
Ты вместо плевел вырвала цветок.
Он целью быль стрелы любви блаженной,
Не черной смерти, мрачной и презренной.

Ты слезы льешь… Иначе — что же это!
Зачем тебе смертельный этот стон?
Зачем глаза, для всех источник света,
Ты ввергнула в ненарушимый сон?
Теперь к тебе природа равнодушна:
Ты лучший цвет похитила бездушно".

И тут с глухим отчаянием веки
Она сомкнула: две преграды слез,
Стекающих, как горестные реки,
К ее груди каналами из роз.
Но через них пробился дождь сребристый
И раскрывает снова взгляд лучистый.

О, как глаза ее дружны с слезами:
Они в слезах видны, а слезы — в них.
Два хрусталя меняются лучами,
И сохнет скорбь от вздохов неземных.
Но, как в грозу, за ветром дождь несется, —
Осушит скорбь, а дождь уж снова льется.

У ней для скорби образов обильно:
Все спорят, кто скорее подойдет;
Все близки ей, и каждое так сильно,
Что и беду сильнейшею зовет.
Но все равны. Тогда они толпою
Сбираются, как тучи пред грозою.

Вдруг слышен клик охотничий — так звонко!
О, этот звук! Он для нее милей,
Чем песня доброй няни для ребенка:
Надеждою он гонит тьму страстей;
То голос Адониса. Радость веет
Ей в душу вновь, надежду вновь лелеет.

И капли слез назад бегут потоком,
Блестят внутри, как жемчуг в хрустале.
Порой одна сорвется ненароком,
Но чтоб не дать ей сгибнуть на земле,
В слезах не потонувшей, а лишь пьяной, —
Она щекой впивается румяной.

Любовь так недоверчива и, странно, —
Так легковерна: все в ней сплетено,
Все крайности — то ярко, то туманно.
Отчаянье, надежды — все смешно.
Одно ей льстит несбыточно-отрадно,
Другое убивает беспощадно.

Теперь она рвет пряжу, что соткала.
Жив Адонис, упреков смерти нет…
А не она ли смерть так порицала!
Теперь же ей и почесть, и привет.
Царем могил зовет ее, могилой
Царей земных, венцом, верховной силой!

"Нет, — говорит она, — о призрак милый,
Я пошутила; страх виной всему.
Вепрь так жесток, так страшно зол… помилуй!
Он не дает пощады никому.
Но, дорогая, я тебя бранила:
Возлюбленного смерть меня страшила.

Ты вепрю мсти, незримый повелитель.
Не я, а зверь проклятый виноват.
Он оскорбил, а я лишь исполнитель.
Он, злая тварь, тебя обидеть рад.
Два языка у горя — я несчастна —
За десять женщин я хитрить не властна".