Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

CLXXX.

"Увы, бѣдный міръ, что за сокровище ты утратилъ! Остается ли въ живыхъ чье либо лицо, достойное взглядовъ? Чей голосъ будетъ музыкой? Чѣмъ можешь ты теперь похвалиться изъ бывшаго или грядущаго? Цвѣты благоуханны, ихъ окраска свѣжа и мила, но истинная краса жила и умерла съ нимъ.

CLXXXI.

"Пусть ни одно твореніе не носитъ болѣе головнаго убора или покрывала! Ни солнце, ни вѣтеръ не будутъ стремиться Облобызать васъ: вамъ нечего прелестнаго терять, вамъ нечего и бояться; солнце презираетъ васъ, вѣтеръ васъ освищетъ. Но когда былъ живъ Адонисъ, то солнце и вѣтеръ рыскали, какъ два вора, чтобы похитить его красу.

CLXXXII.

"Онъ накрывался поэтому шапкою, но яркое солнце заглядывало и подъ ея поля, а вѣтеръ сдувалъ ее и, когда она падала, игралъ его кудрями. Адонисъ начиналъ плакать, и тотчасъ же они, сжалясь надъ его нѣжнымъ возрастомъ, соперничали въ томъ, кому осушить его слезы.

CLXXXIII.

"Чтобы взглянуть на его лицо, левъ крался за какой-нибудь изгородью, не желая его испугать; чтобы насладиться его пѣніемъ, тигръ дѣлался ручнымъ и смирно внималъ ему; стоило ему заговорить, и волкъ оставлялъ свою добычу и не трогалъ глупой овцы въ этотъ день.

CLXXXIV.

"Когда онъ любовался на свое изображеніе въ ручьѣ, рыбы расправляли свои золотистыя жабры. Когда онъ приближался, птицы такъ восхищались, что нѣкоторыя изъ нихъ начинали пѣть, другія приносили ему въ клювѣ тутовыя ягоды и румяныя — спѣлыя вишни. Онъ питалъ ихъ своимъ видомъ, онѣ его — плодами.

CLXXXV.

"Но этотъ отвратительный, страшный, съ щетинистымъ пыломъ вепрь, котораго глаза, вѣчно обращенные внизъ, изыскиваютъ могилу, не видалъ никогда красоты, облекавшей Адониса; о томъ свидѣтельствуетъ самое его дѣяніе. Если же онъ видѣлъ его лицо, то, я убѣждена, онъ захотѣлъ его поцѣловать, — и тѣмъ убить его".

CLXXXVI.

"Это вѣрно, вѣрно; такъ былъ убитъ Адонисъ: онъ мчался на вепря съ своимъ острымъ копьемъ; тотъ не точилъ на него своихъ клыковъ, но захотѣлъ усмирить его ласкою и, уперевъ голову въ его бокъ, влюбленный боровъ нечаянно вонзилъ клыкъ въ его пахъ.

CLXXXVII.

"Будь у меня такіе зубы, я должна сознаться, убила бы его еще прежде, цѣлуя его. Но онъ умеръ, не уладивъ моей юности своею… Тѣмъ большія проклятія на мнѣ"!.. Она надаетъ съ этимъ гдѣ стояла, запятнавъ себѣ лицо его запекшейся кровью".

CLXXXVIII.

Она смотритъ на его губы, онѣ блѣдны; беретъ за руку, она холодна; шепчетъ ему на ухо скорбныя рѣчи, какъ будто онъ можетъ слышать произносимыя ею печальныя слова; поднимаетъ вѣки, закрывающія его глаза: подъ ними, увы! два свѣточа, выгорѣвъ, лежатъ во тьмѣ.

CLXXXIX.

Два зеркала, въ которыхъ она глядѣлась на себя тысячу разъ, и которыя не отражаютъ болѣе ничего; утрачено ими свойство, составлявшее недавно ихъ совершенство, и вся красота ихъ лишена своего блеска… "Чудо вѣка! говоритъ она, больно мнѣ, что, хотя ты мертвъ, день остается свѣтлымъ по прежнему.

CLXL.

"Если уже ты умеръ, увы, то предвѣщаю здѣсь: любви отнынѣ будетъ сопутствовать горе и провожатымъ ея станетъ ревность. Начала ея будутъ сладостныя, но конецъ горекъ; никогда не будетъ она уравновѣшена, но то возвышенна, то низка, такъ что всѣ радости любви не загладятъ ея печалей.

CLXLI.

"Она будетъ измѣнчива, притворна, полна лукавства; едва расцвѣвъ, уничтожена однимъ дуновеніемъ. Храня отраву на днѣ, она будетъ прикрыта на поверхности сластями, которыя обманутъ самый вѣрный взглядъ. Она ослабитъ самое могучее тѣло, поразитъ нѣмотою мудреца и научить глупца говорить.

CLXLII.

"Она будетъ скаредною и готовою на мотовство, научитъ старцевъ пляскѣ, заставитъ присмирѣть изумленнаго грубіяна, разоритъ богача, осыплетъ сокровищами бѣдняка, будетъ безумно-неистовой и глупо-кроткой, состаритъ молодаго, превратитъ стараго въ младенца.

CLXLIII.

"Она будетъ подозрѣвать, безъ причинъ къ опасенію; не будетъ бояться, когда слѣдовало бы наиболѣе не довѣрять; будетъ милосердною и вмѣстѣ суровою, и тѣмъ болѣе обмаячивою, чѣмъ болѣе покажется правдивою. Она будетъ предательскою, когда заявитъ наиболѣе преданности, станетъ предавать трусости храброму и отваги трусу.

CLXLIV.

"Она будетъ поводомъ къ войнамъ и пагубнымъ событіямъ, посѣетъ раздоръ между отцами и сыновьями, будетъ рабой и слугою всѣхъ недовольствъ, подобно тому, какъ сухое топливо даетъ пищу огню. За то, что Смерть уничтожила мою любовь въ ея расцвѣтѣ, тѣ, которые будутъ наилучше любить, не насладятся своею любовью!"

CLXLV.

Въ это мгновеніе, распростертый возлѣ нея убитый юноша разсѣялся, какъ паръ на ея глазахъ, а изъ крови его, пролитой по землѣ, выросъ алый цвѣтокъ, испещренный бѣлымъ; онъ уподоблялся бѣлому лику Адониса и той крови, которая лежала круглыми каплями на его бѣлизнѣ.

CLXLVI.

Венера клонитъ голову, чтобы понюхать вновь выросшій цвѣтокъ, сравнивая его съ дыханіемъ Адониса. Она говорятъ, что этотъ цвѣтокъ долженъ покоиться на ея груди, если уже Адонисъ похищенъ у нея Смертью. Она обрываетъ стебли, на изломѣ его выступаетъ зеленоватый сокъ, который она сравниваетъ съ его слезами.

CLXLVII.

"Бѣдный цвѣтокъ! произноситъ она, таковъ былъ обычай твоего родителя, о благоуханный отпрыскъ благоуханнѣйшаго отца! Его глаза увлажались при малѣйшемъ огорченіи; онъ хотѣлъ рости только для себя, но знай, что поблекнуть на моей груди не хуже, чѣмъ въ его крови.

CLXLVIII.

"Здѣсь было ложе твоего отца, здѣсь, на моей груди. ты его ближайшій преемникъ по крови, за тобою право покориться въ этой пустой колыбели, мое содрогающееся сердце будетъ указывать тебѣ день и ночь, не будетъ въ часѣ ни одной минуты, въ которую я не цѣловала бы мой цвѣтокъ любви!"

CLXLIX.

Она спѣшитъ съ опостылаго ей свѣта и впрягаетъ своихъ серебристыхъ голубковъ. Подъятая ихъ быстрой помощью, она возносится и мчится по пустымъ небесамъ въ своей легкой колесницѣ, направляясь къ Паѳосу: тамъ хочетъ скрыться царица и оставаться невидимой.

КОНЕЦЪ.

Эта поэма Шекспира появилась въ 1593 году. Ей предшествовало слѣдующее посвященіе;

Высокодостопочтенному

Генри Врайотесли

Графу Соутгэмптону барону Тильфильду.

Высокоуважаемый лордъ!

Не знаю, не оскорблю-ли Ваше Лордство посвященіемъ моихъ неотдѣланныхъ стиховъ; не знаю также, что скажетъ свѣтъ о томъ, что я избираю столь сильную опору для столь ничтожной ноши. Но, еслибъ Ваша Свѣтлость выказала удовольствіе я почувствовалъ-бы себя въ высшей степени вознагражденнымъ и далъ-бы обѣщаніе пользоваться всѣми сами досуга, чтобы засвидѣтельствовать мое уваженіе къ Вамъ болѣе важнымъ трудомъ. Если-же первенецъ моего вымысла окажется дурно сложеннымъ, мнѣ останется только сожалѣть и томъ что я далъ ему столь благороднаго воспріемника, и не воздѣлывать болѣе неблагодарной почвы изъ опасенія, чтобы она снова не дала мнѣ такой-же плохой жатвы. Это я поручаю Вашему разсмотрѣнію, а Вашу свѣтлость — сердечному довольству, и пусть оно всегда отвѣчаетъ какъ Вашему собственному желанію, такъ и исполненнымъ надежды ожиданіямъ свѣта!