Геннадий Алексеев - Стихотворения

Но я люблю просыпаться, когда ночь на исходе, когда и утро, и день еще впереди и когда вдалеке кто-то скачет к рассвету, не щадя коня — кому-то всегда не терпится.

џ * ■*

Необъяснимо, но ребенок

так горько плачет у истока жизни.

Непостижимо, но мужчина

пренебрегает

красотой созревшей жизни.

Невероятно, но старик

смеется радостно у жизни на краю.

Что рассказать деревьям, траве и дороге?

Что показать птицам?

Что подарить камням?

Посторониться

и не мешать спешащим? Поторопиться

и прийти самым первым?

Как полезно возникнуть!

Как увлекательно быть!

Как несложно исчезнуть!

Спотыкаясь о камни, выбегаю к морю.

Оно зеленое, оно колышется, оно безбрежно, оно предо мною.

У меня много забот.

Надо позаботиться о Фонтанке,

чтобы она текла куда следует.

Надо позаботиться об облаках,

чтобы они плыли своей дорогой и не толпились на одном месте.

Надо позаботиться о кошках,

чтобы они не попадали под машины, когда перебегают улицу.

Надо позаботиться, чтобы статуи

не бродили ночью по Летнему саду, потому что они могут перепутать свои пьедесталы.

Забот полон рот,

а мне говорят,

что я живу беззаботной жизнью.

Гитара лежала на коленях у человека.

Красивая, крутобедрая, с алым бантом на грифе лежала на коленях у красивого, усатого,

с алой гвоздикой в петлице.

Струны нежно, чуть слышно гудели.

Рука человека коснулась струн.

Гитара застонала.

Рука человека ударила по струнам.

Гитара зарыдала и вся затряслась, забилась

на коленях у человека, своего повелителя,

своего мучителя, возлюбленного своего.

Рука человека упала вниз,

и гитара затихла.

Какая парочка — человек и гитара!

Он сидит у двери и фосфорическими глазами оглядывает всех входящих и выходящих.

— Подожди, миленький,— говорит ему какая-то старушка,— подожди, мой хороший, сейчас я тебе рыбки принесу!

— Погоди, негодник,— говорит ему какой-то старичок,— погоди, обжора,

сейчас я тебя курятиной угощу!

— Здравствуй, Вася!— говорю я коту.—

Ты отлично выглядишь!

Выходя, я наклоняюсь и глажу голову существу таинственному, соседу моему по вселенной.

РАЗГОВОР С ЭГОЦЕНТРИСТОМ

Охота же тебе быть в центре!

Чего там хорошего?

Зачем тебе, скажи на милость, торчать в центре?

Что за причуда!

И долго ли ты устоишь в самом центреіЦ подумай!

Но если ты собираешься, чего бы это ни стоило, утвердиться в центре, но если ты намерен, как бы там ни было, красоваться в центре, но если ты решил при любых обстоятельствах оставаться в самом центре, то пеняй на себя.

Все на свете будет вращаться вокруг твоей персоны, и надо стоять прямо,

безукоризненно прямо -

чуть-чуть наклонишься, и все пропало.

Вот попробуй наклонись!

* * *

Живя на берегах Тавриды, пытаюсь писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта Эвксинского, и столь же бездонные.

Ибо, живя на берегах Тавриды, грешно не писать такие стихи.

И, дабы не сгорать со стыда, сочиняя мутные,

мелкие стишки, лучше не ездить к берегам Тавриды, лучше не совать сюда носа.

Однако

вышеупомянутые берега столь неотразимо прекрасны, что не ездить к ним непростительно, что не видеть их

даже преступно, что забыть о них

совсем невозможно.

Так что же прикажете делать?

Вероятно, по-прежнему пытаться писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта, и столь же бездонные,— вдруг получатся!

Џ

На поверхности моря красное пятно.

Красиво — красное на синем!

На ярко-синей поверхности моря ярко-красное круглое пятно. Эффектно — кобальт и киноварь!

Но откуда взялось

это красное пятно?

Будто чья-то кровь

всплыла из глубины морской. Неужели кого-то зарезали там, на дне?

Звоню в милицию, а мне говорят:

— Это краска.

Красят дворец Посейдона. Старик обожает киноварь почему-то

ДВА КАМУШКА

Ну что вы!

Ничего ведь и не было!

Да, да,

ничего такого и не было, ничего подобного, ничего похожего!

Ничего ведь и быть не могло похожего, ничего подобного не могло случиться!

Да бросьте вы, право — какие глупости!

Просто однажды на ливадийском пляже положил я

два маленьких серых камушка, два округлых,

обкатанных морем камушка в ямки

ее загорелых ключиц.

Потому что ямки были глубокие, потому что лежала она не шевелясь, потому что камушки

были под рукой-

только и всего.

ГОРА

Неужели это она?

Да,

кажется, это она.

Вне всяких сомнений, это она, та самая гора,

к которой не захотел подойти Магомет и которой самой пришлось идти к Магомету.

О, с каким трудом она шагала, еле волоча

свои толстенные базальтовые И какие гигантские камни сыпались с ее боков!

ноги

Подошла и остановилась в неудобной позе.

Так и стоит.

А все лишь оттого, что великому пророку было лень пройти километра два.

Ну что ты смотришь на'меня, не мигая

и не говоря ни слова?

Ну что ты глядишь на меня миллиардами своих глаз и не издаешь ни звука?

Ну что ты уставился на меня своими бельмами, слепец?

Ты меня слышишь?

Ничего ты не слышишь, ничего ты не видишь и не умеешь даже мычать! AápoM

что такой огромный.

Копали-копали,

выкопали человеческий череп. Удивились,

стали копать в другом месте.

Копал и-копали-копали,

выкопали еще один череп.

Смутились,

принялись копать в третьем месте.

Копали-копали-копали-копали, утомились, немного отдохнули, снова стали копать,

откопали третий череп.

Испугались, перестали копать, задумались,

немного успокоились * и взялись копать в четвертом месте.

Выкопали целый человеческий скелет и пришли в полнейшее замешательство — оказывается, Земля — сплошное кладбище!

Бросили лопаты, загрустили.

Но вдруг развеселились. И вот они плящут, поют,

целуют женщин, плодят детей.

И правильно делают!

Хорошо быть обезьяной, и попугаем хорошо быть, и крысой, и комаром, и амебой.

Плохо быть человеком: все понимаешь. .

Понимаешь,

что обезьяна — кривляка,

попугай — дурак,

крыса — злюка, '

комар — кровопивец,

а амеба — полное ничтожество.

Это удручает.

НАСТЫРНЫЕ

Садясь обедать, я вспоминаю, что они лезут.

Принимаясь за бифштекс с луком, я думаю о том,

что они и раньше лезли. Доедая клюквенный кисель, я догадываюсь,

что они и впредь будут лезть.

Выйдя на улицу, я вижу,

что, расталкивая всех локтями, они лезут в троллейбус.

Войдя в троллейбус, я замечаю,

что, наступая всем на ноги, они лезут к выходу.

Бедные,— думаю я,— жизнь у них собачья!

Все они лезут и лезут, все вперед пролезают.