Николай Заикин - Промежутки бытия

Гляди, оборвётся строка стихотворная,
Запутавшись между далёкими странами.
У многих и здесь-то судьба смехотворная.
Но всё-таки, кажется, менее странная.

Помню Ковду молодого.
Обещающий поэт.
Слог с оттенками литого.
А теперь его здесь нет.

Перебрался жить в Ганновер.
Лет – за семьдесят ему.
Вот какой случился номер.
Скоро всё это пойму.

Жил в Москве, в Смоленске умер,
В Минске и похоронили.
Век двадцатый обезумел.
Его многие бранили.

В двадцать первом жить не проще.
Впрочем, так всегда и было.
Времени жестокий росчерк —
Оно Колю и убило.

Нады ли в Анадыре
Шорты и зонты,
Выкладки, параболы,
Выверты, понты?

Там другие модули
Жизни и труда.
Люди не за модою
Ехали туда.

Способ выживания…
Кто-то выбирал
Рваных ран сшивание,
Кто-то вымирал.

О причинах выбора
Знают лишь они.
Многих, многих выбило.
Боже сохрани!

Озноб отреченья проходит не скоро,
Как страх пострадавших от глада и мора.
Потом возвращается снова и снова.
Решаемся – просто, расплата – сурова.

Но горький сей опыт опять бесполезен.
Туда, где бесстыдно, отчаянно лезем.
В манящее чрево потерь и печали.
Почти всё, что было, уже расточали.

Смывает новая волна
Следы предшествующей. Что же,
Она господствовать вольна.
Но лишь до следующей тоже.

А знать ей это не дано.
Иначе вряд ли бы старалась…
Шумело время. И оно
Легко из памяти стиралось.

Под вечный шум так и уснём,
Чтобы уже не просыпаться.
И будет весточкой о нём
Земля сырая осыпаться.

Почти что праведными были
И никого не ублажали.
Стыдились тех, кого любили
Или за честность уважали.

Одни – ушли. Другие – скоро.
И в этом нет уже секрета.
Как нет и надобности спора
О том, чем жизнь была согрета.

Оберегаема, хранима
И с ними радостна до боли,
Хрупка, божественна, ранима.
В ней каждый был самим собою.

Теперь свобода абсолютна.
Никто не встретит, не осудит.
Вокруг становится безлюдно.
И это скоро кровь остудит.

Взрывная сила мышц
Выигрывает старт.
А ты себя срамишь,
Поскольку бегать стар…

На финишный рывок
Ещё достанет сил.
Соперник так не мог
И скорость погасил.

Гори, огонь, гори,
Гори, не угасай.
Надежду всем дари,
Слабеющих спасай.

На твой влекущий свет
Откликнутся, поди.
Других просветов нет
У многих впереди.

О чём, о чём ты говоришь, моя родная?
Почти неслышимая речь, переводная
С того, родного языка, что знал когда-то,
Но это было так давно, что стёрты даты.

Так время быстрое течёт и размывает
Основы памяти людской да разливает
По стопкам, выстроенным в ряд, вино забвенья,
Разъединяет навсегда живые звенья.

И поворота нет назад, туда, к истоку.
На запад путь земной ведёт, а не к востоку.
Рождается другая жизнь, шумит, клокочет,
Пока о будущем своём и знать не хочет.

…Моя родная, вешний снег, смотри-ка, тает,
И тут же новая трава произрастает
Как подтверждение весны, тепла и света,
Взамен любого моего тебе ответа.

До Петербурга дальняя дорога,
Она достойна города такого.
Три пересадки – это ведь немного…
Как ты живёшь, Наташа Рыбакова?

Под шестьдесят несчитаные годы,
И основное в жизни прояснилось.
А в Березуге летняя погода —
Сегодня ты мне девочкой приснилась.

Всё из того далёкого далёка,
Которое никак не позабудешь.
Припухших губ озноб и поволока
Нездешних глаз – оглядываться будешь.

С тобой уже не встретимся, Наташа, —
Останемся такими же, как были.
Там молодость оставшаяся наша,
Которую пока не позабыли.

От наших лиц потом – на память профиль тонкий.
Готовит мастер Время законченный портрет.
Он оттенён уже бесцветною картонкой.
В других изображениях уверенности нет.

Недрогнувшей рукой прочерчен чёткий абрис,
А там, где это можно, углы заострены.
Художник знал давно последний точный адрес.
Туда не пропускают людей со стороны.

Откроются легко бесшумные ворота,
Закроются навечно высокие врата,
И щёлкнет дивный ключ в три полных оборота,
И вылетит воробышек из стиснутого рта…

А много ли нам надо?
Пяток монет в горсти.
Чтобы себя от ада
Кромешного спасти.

На этот крайний случай
Найти такую снасть,
Чтобы судьбине злючей
Под ноги не попасть.

Покрепче прицепиться
К основе кормовой.
Не заболеть, не спиться
По жизни дармовой…

И деньги есть, и снасти.
И опыт всякий есть.
И дочки – Даша с Настей.
За что такая честь?

Не ищу весной растаявшего снега,
Не считаю неожиданных потерь.
Что говаривал Луцилию Сенека [3],
Повторяю словно заповедь теперь.

От её оберегающего смысла
Добровольно не откажешься уже.
Он не только не поблёк и не размылся
От него почти спокойно на душе.

Его формула легка и безупречна,
Ключ к решению немыслимых задач…
Жить подольше очень хочется, конечно.
Не получится – особенно не плачь.

Разобраны лучшие роли,
Но зрелище всё же печально.
На музыку сдержанной боли
Положена жизнь изначально.

При множестве разных мелодий
Одна пробивается явно.
Расчёт ли здесь злой и холодный?
А может, заботливый равно?

Упорно в уме не ложится
Решение трудной задачи.
И страшно надежды лишиться,
И грех не дождаться удачи.

Господь же удачливых любит.
Ему с ними краше живётся.
Глядишь, Он и нас приголубит.
И нам наконец отзовётся.