Константин Ваншенкин - Прикосновенье

А кожа цвета лилий,
Изысканно бела.
Да и по части линий
Точеная была.

С нее не раз писали
Цариц или богинь,
Красавиц на эмали, —
Попробуй их покинь!

То — их! А ей ли сладко?
К ней жизнь и так, и сяк.
На рукаве заплатка.
Все наперекосяк.

И что же с нею сталось?
Чудак, да ты забыл:
Всех поглощает старость,
Кто прежде молод был.

Но сохранился в храмах
И в галереях след,
Со стен, без рам и в рамах,
Свой излучая свет.

Летние дни отгорели.
Душу пронзая до дна,
С ясной еще акварели
Женщина смотрит одна.

Под черепаховым гребнем
Полный наивности взор…
То, что в разлуках мы крепнем,
Это поистине вздор.

Вздрогнув, поднялся со стула,
Чудом лишь только храним,
Так по душе полоснуло
Голосом женским грудным.

Хоть оп и рядом был где-то,
Не различались слова,
Лишь интонация эта
Из глубины естества.

Может, пустяшное дело
Вызвало к жизни его, —
Сердце уже не хотело
Прочего знать ничего.

Прямо в наше окно
Веет ветер с газона.
Поздний вечер — и ты
Улыбаешься сонно.

На тебя в тишине
Оглушающе-звонко
Сон обрушился вдруг,
Как порой на ребенка.

Непослушной рукой
Ты подушки взбиваешь,
Что-то хочешь сказать,
Но тотчас забываешь.

Что-то хочешь спросить,
Но, объятая ленью,
Видишь смутно меня
Где-то там, в отдаленье.

Улыбаешься мне
Из последних усилий.
Закрываешь глаза —
Будто свет погасили.

Ты сладко спишь. Сквозь темные ресницы,
Почти не означая ничего,
Трепещущие слабые зарницы
Сознания коснулись твоего.

Ревет гроза, и молнии толпятся,
Толкаются локтями в тесноте,
А звуки грома рвутся и дробятся,
И катятся шарами в темноте.

О, эти вспышки зыбкие ночные
Над чернотой притихнувшей земли
И эта грома стереофония —
То сбоку он, то сзади, то вдали!

Но месяц вновь поблескивает дужкой.
Высь постепенно стала голубой.
И молнии уходят друг за дружкой,
Ворчащий гром уводят за собой.

Ты в сад с терраски отворяешь двери,
Ты поднимаешь чистые глаза
И говоришь с улыбкою, не веря:
— А что, была действительно гроза?..

Но целый день потрескивают травы —
Так наэлектризованы они.
И долго тянет влагой от дубравы,
И дальних гроз мерещатся огни.

Сухой, нетрудный зной стенного Крыма,
Стрекочущая тишь.
Дуга прибоя вычерчена криво,
Коль сверху поглядишь.

Трещали вновь цикады, как лягушки,
Спускалась тьма, и в ней
Привычно море било, как из пушки,
Внизу, среди камней.

Вот все заснуло. Ночь текла глухая,
И кто-то ночью той
Ступал едва, но галька, громыхая,
Сдвигалась под ногой.

И женщина, склонившись на перила,
Во мраке скрыв черты,
Неясной белой птицею парила
Средь крымской черноты.

Александра Осиповна
Смирнова-Россет!
Дождик. Дело к осени.
И я Вам сосед.

Мне до Вас, наверное,
Меньше двух верст.
Струй шуршанье мерное.
Путь весьма прост.

От дождя муторно.
Льет и льет с верхов.
Около полутора
Мне до Вас веков.

Так. И тем не менее,
Ежась наверху,
Смотрит вдаль имение,
За Москву-реку.

Ветер вдоль цоколя
Кинул листьев горсть.
Где тут след Гоголя,
Что был Ваш гость?

В прошлое взглядом пройдуся,
Где мы бывали стократ.
Галя, Лариса и Дуся —
Жены поэтов стоят.

У освещенного входа
Снежный взвивается прах.
Сколько, однако, народа,
Шума на тех вечерах!..

Как они гордо встречали
С невозмутимостью всей
Радости или печали
Их беспокойных мужей.

На слово, право, поверьте:
С ними, а часто одни,
Все-таки в той круговерти
Счастливы были они.

Послевоенные годы.
Слабо устроенный быт.
То ли от вьюжной погоды,
То ли от строчек знобит.

Задумчивая речь,
Исполненная смысла.
Покатость этих плеч,
Что не для коромысла.

Но смело шла на бой
Под смертный стон металла,
Бралась за труд любой,
И сил у ней хватало.

Желал ей жизни ты,
Большой и интересной,
И долгой красоты,
Душевной и телесной.

Лицо пристроила в ладони,
Поплакала и поднялась.
И оказалась в новой зоне,
С былой утратившая связь.

Лишь в зеркале — в том свете дальнем,
В том обрамлении волос, —
Лицо, промытое страданьем,
Слегка распухшее от слез.

В горле внезапный ком,
Трепетной жизни сила, —
Что-то одним толчком
Женщину разбудило.

Этот короткий спазм
Вроде того набата,
Что вас от смерти спас
Давней порой когда-то.

Этот отход от сна
Служит особой цели.
Приподнялась она,
Села на край постели.

Наши с тобою сны
Ярки или убоги, —
В женщине сведены
Мира всего тревоги.

Тяжко груженный бот,
Мерно плывущий ночыо.
Страхов, любви, забот
В женщине средоточье.

Оборотись к окну,
Эта или другая,
Слушают тишину,
Света не зажигая.

По дымным сплавконторам
Крик, мат — невпроворот!
Но вы из тех, к которым
И грязь не пристает.

Вас грубость оскорбляет,
Но грубая среда
В душе не оставляет
Заметного следа.

Фотографий не осталось, —
Лишь для паспорта одна.
Но, конечно, это малость.
И улыбка не видна.

Ни повадки, ни движенья…
Так жила, — на свой лишь страх
Беглые изображенья
Оставляя в зеркалах.

Показалось, что окликнули.
Оглянулась — ни души.
Лишь березки шеи выгнули
В вечереющей глуши.

И ни капельки не боязно,
Хоть и смеркнется вот-вот.
Но отчетливо и горестно
Кто-то сызнова зовет.

От сиянья блеска и от влаги
Мир буквально лезет на рожон,
Духом безрассудства и отваги
Весь пропитан и заворожен.