Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

Оно пришло из серца: по ночам я
чувствовал движенье где-то там; шаги
вокруг – без роста приближенья, как
будто кто-то тихо по кругам бро-
дил, ища свиданья или мщенья. Как
пузырьки мгновенные в пенé, сжимая
вздувшись пульс под кожей в теле. Всë не-
доверчивей я жался в тишине к тому ,
чтó дышит на весах постели. По-
том и днем его машинный ритм
стал разрывать мелодию быванья
и марши мнений.
Только догорит днем утомленное
от встреч и книг сознанье, и только
вдоль Господнего лица зареют звез-
ды – пчелы неземные, и с крыльев их по-
сыпется пыльца в окно сквозь пальцы
тонкие ночные, – я в комнате лежу, как
тот кокон, закрытый школьником в
табачную коробку, а дом живым ды-
ханьем окружон, вонзившийся как диск
в земное топко; и сеются по ветру
семена, летят, скользя, в пространство
эмбрионы, сорятся искры, числа, имена
и прорастают, проникая в лона.

––

Дрожит небес подвижный перламутр,
растут жемчужины в его скользящих
складках.
Черты земли меняются в догадках –
– по вечерам и краской дымных утр.
Здесь, в сонных грезах космоса, со-
знанье нашло облипший мясом мой
скелет – под мозгом слова хрип и кло-
котанье, в зрачках, как в лупах, то ту-
манный свет, то четкие подвижные
картины (над ними – своды волосков
бровей, внизу – ступни на жостких
струпьях глины), и гул, под звуком, рако-
вин ушей.
Как сползший в гроб одной ногой с
постели вдруг замечает жизнь на са-
мом деле, – я, сотворенный вновь второй
Адам, открытый мир открыть пытался
сам: под шелухой готового привычки
искал я корни, забывая клички, чтоб
имена свои вернуть вещам.
От пыльного истертого порога я
паутинку к звездам протянул, чтоб
ощущать дрожанье их и гул – и возвратил
живому имя (:«Бога»).

––

Следила, как ревнивая жена, за каж-
дым шагом, каждой мыслью совесть. С
улыбкой выслушав неопытную повесть
о прошлом, сняла крест с меня она. Ее
любимца, строгого Толстого я принял
гордое, уверенное слово и слушал эхо
вызова: семья!.. там, где броженье духа
и семян.
Но, снявши крест, не снял личину
тела: по-прежнему под пеплом мыслей
тлела уродец маленький, запретная
мечта, напетая из старой старой песни, где
муж снимает брачной ночью перстень, спа-
сая девственность в далекие места. И под
ее таким невинным тленьем вдруг пламя
вспыхнуло со свистом и шипеньем.

3

Однажды вечером у нас в гостях, на сла-
бость жалуясь, от чая встала дама и при-
легла на мой диван впотьмах, как береж-
но ей приказала мама.
Уже на днях случилось как-то так, что
стали взору непонятно милы в ней каж-
дый новый узнанный пустяк – то ша-
ловливое, то скорбное лицо, давно на
пальце лишнее кольцо и светлое – для близких
имя – Милы.
Когда чуть бледная, прижав рукой ви-
сок, она на свет допить вернулась круж-
ку, – тайком к себе переступив порог, я
на диван согретый ею лег лицом в ду-
шисто теплую подушку. И, прижимаясь
нежно к теплоте и волоску, щекочаще-
му тело, я в первый раз в блаженной
темноте был так приближен и испуган ею.

–––

Ряд продолжающих друг друга длин-
ных встреч, не конченных досадно разгово-
ров; обмолвки, стыдные для краски щек,
не взоров, и в близости, вне слов, вторая реч.
Однажды понял я, как жутко неиз-
бежно то, что скрывается под этим
зовом нежным похожих мыслей, безмяте-
жных дней; сравненье жизней, наших
лет – во всей пугающей несхожести
раскрылось, и на минуту мысль моя сму-
тилась...

Войди в мой Дом, чтоб
отделили двери от непонят-
ного. С тобой одной вдвоем
в словах и ласках, зная или
веря, забыть и том, что
окружает дом!
Сквозь закопченные зарей и
тленьем стены, закрытые
весной листвой колонн, сле-
дить цветов и формы пе-
ремены и слушать птиц
волнующий гомон.
Когда лучи поймают пау-
тиной и безмятежно жмешься
ты ко мне, – мне кажется,
с полей, размытой глиной
свет приближается опять
в цветущем дне.
Гораздо тише, ласковей и
проще целует волосы когда-
то страшным ртом – пока-
зывает пастбища и рощи,
и капли в сердце маленьком
твоем.

Пылинка – я в начале бы-
тия, оторвано от божьей
плоти звездной, комком
кровавым полетело в бездну,
крича и корчась, корчась и
крича. Там, падая, моргая
изумленно, оно
кружилось, раз-
личая сны, пока к нему из
темноты бездонной Бог не
приблизил звездной тиши-
ны. Как пчелы жмутся на
рабочем соте, к соскам –
дитя, и муж – к теплу жены,
как пыль к магниту, я
прилипло к плоти прибли-
женной великой тишины.
Сквозь корни, вросшие в бо-
жественные поры, в нем ста-
ла бродить тьма – господня
кровь! Оно томилось, откры-
вая взоры и закрывая утомлен-
но вновь.
Так, шевелясь и двигаясь,
томится, и утомится тре-
петать и прясть – окон-
чив двигаться, в господнем
растворится, господней
плоти возвращая часть.

Днем я, наполненный за-
ботами и страхом за пу-
стяки мелькающие дня, спо-
коен, зная, что за тихим
взмахом дверей в своей
светелке – жизнь моя:
в капоте – жолтом с бе-
лыми цветами–, с ногами
в кресле бархатном сидит,
недоуменно ясными глазами
за мной сквозь стены мыс-
ленно следит.
На мне всегда ее любви
дыханье, и каждый миг
могу, оставив путь, придти
к ее теплу и трепетанью
и в складках платья мяг-
ких отдохнуть!

22

ещо в палаццо захолустном
среди кирпичных колоннад
над плакальщицей меловою
их сверстник лиственный шумит
гулявшие на перевале
гуманистических эпох
что думали они о ветхих
тиранах и своих грехах

журавлиный грай колодца
песнь и дым с туманом вьется
скрипучи колеса
вдоль крутого плеса
в плесе месяц сучит космы
от ветра белесый
милозвучны и речисты
в поле чистом косы
скачет в поле жеребец
с взъерошенной шерстью
при дороге спит мертвец
сиротливой перстью