Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

На запад солнца иду в пустыне,
Закатной ризой мой путь одет;
Благословен ты всегда и ныне,
Благословен ты, Вечерний свет.

К тебе я жертвой иду вечерней,
Душа молитвой опалена, —
Даруй мне розы кровавых терний,
Дозволь печали испить до дна.

На месте казни еще так много
Не освященных страданьем мест, —
О, если б рядом с распятым Богом
Собой заполнить вселенский крест!

Но в час последний, но в час заката,
Когда полнеба сгорит в огне,
Пронзи мне сердце мечом возврата
И дай на землю вернуться мне.

Чтоб с новой скорбью в пески пустыни
На опустевшей твоей земле
Я мог смиренно, всегда, как ныне,
За тихим светом идти во мгле.

Быть может, мне завещаны печали,
Быть может, мне завещаны грехи, —
Зарю мою так горестно встречали
Под окнами чужие петухи.

Быть может, мне завещаны деянья, —
Я помню ночь в грохочущем огне,
И странное жестокое сиянье,
И всадника на облачном коне.

Быть может, я — лишь вестник чьей-то воли,
Лишь отзвуком рожденный перезвон,
Лишь пыль в луче, лишь терпкие мозоли
На длани, сеющей Его закон.

Не знаю я. Но, может быть, недаром
Пути мои запутались в дыму,
И жизнь моя отмечена пожаром,
И мысль моя возносится к Нему.

Тебя я видел, но не помню,
Быть может, ты — мой первый сон, —
Но я в твою каменоломню
Принес ославленный мой звон.

Быть может, горные громады
Ответят эхом на слова,
И к новым песням водопада
Твоя склонится синева.

И станет правдой сон долины, —
Восстанешь молнией в горах
И жизнь вдохнешь в сосуд из глины
Иль сокрушишь его во прах.

Я не верю, не верю, не верю!
Ты не хочешь, не можешь помочь, —
Ты смеешься за огненной дверью
Над ушедшими в снежную ночь.

Ты изверился в собственной власти
Управлять мировым кораблем, —
Ветры рвут оголенные снасти,
Правят бездны разбитым рулем.

И зачем ты слепишь мои очи
Ледяными мечами зарниц?
Есть в пространствах дороги короче,
Чем дороги твоих колесниц.

Я не верю, не верю, не верю!
Пусть я в бездне седой потону,
Но пылающим сердцем измерю
Ледяную ее глубину.

Ты летишь к неживому созвездью,
Где клубится предельная мгла, —
И взывает архангельской медью
Каждый взмах ледяного крыла.
И повсюду, где вздетые руки
Призывают покой на миры,
Ты роняешь холодные звуки
Равнодушной последней игры…

Труби, труби! Ответные звучанья
Мой черный плащ взметнули и сожгли…
Труби, труби! Я плачу от молчанья
Моей глухонемой земли.

Вьюжной ночью, в вихре оргий,
Сердце выкупав в вине,
Взметом ввысь святой Георгий —
Я — взвиваюсь на коне.

Вольным летом конь крылатый
Будит волны Бытия,
А метель мне режет латы
Блеском лунного копья.

Словно искрой, кровью алой
Опален мой путь во мгле,
И от крови цветик малый
Прорастает на земле.

И из звезд, что вылетают
Под ударом конских ног,
Чьи-то руки мне сплетают,
Как из терния, венок.

Я спешу к вечерне звездной,
Догоняю горний звон, —
А за мною путь морозный
Жаркой кровью окроплен.

В небе заиграли лунные гусли,
Засветилась, как новая колокольная вышка;
Вышел послушать луну суслик,
Выбежала посмотреть на свет мышка.

Смотрят и молчат. Молятся, как умеют —
Богу ль, луне или темной норке,
Или тем уголькам, что тлеют
Не то в небе, не то на пригорке.

Стали пусты совсем закрома и клети,
Только ночью, вверху, рассыпаются зерна, —
Hе подашь ли ты их, Тихий Свете,
Тем, кто смотрит и ждет так покорно?

А если чем они и согрешили —
Прости их, неразумных и малых,
За то, что нашли тебя в звездной пыли,
И в луне, и в угольках алых.

Гряди. Закончено. Прими Голгофу снова.
Невеста скорбная восстала ото сна.
Дорога в терниях, — но нет пути иного,
В сосуде кровь твоя — испей ее до дна.

Вино отпенилось. Пшеница перезрела.
Последний гвоздь забит прилежною рукой.
Багровы облака. В полях царит покой.
Кресты позорные ждут мук твоих и тела.

Готово. В утренних туманах до рассвета
Перекликаются протяжно петухи.
Цветут шиповники. Свершается. И где-то
Уже предчувствием объяты пастухи.

Вздыхают коровы, думают думу коровью,
В светлой печали молят о Божьем чуде, —
А в небе солнце истекает кровью,
Как отрубленная голова на голубом блюде.
Словно ласковые цветы, столпились овечки
Под мягкой грудью придорожной кручи,
А в вечернем небе тонкие свечки
Подпалили края у белоснежной тучи.
Ах ты, край мой родной, родина моя Россия,
Юродивая странница на стародревнем погосте,
Уж придет он к тебе, хоть во сне, твой Мессия,
Приголубит твои наболевшие кости.
Поклонится он живой твоей ране,
И расцветут просинью и багрянцем степи,
Изойдут колокольным звоном, а в тумане
Задрожат звезд золотые цепи.
Истомили тебя перелетные вьюги,
Иссекли твое сердце до крови снегами,
А теперь из закатов Господние струги
Выплывают, плывут облаком над лугами.
Всё ярче у небесных петухов позолота,
Все шире разлегается звездная дорога, —
То, раскрываясь настежь, солнечные ворота
Выпускают к тебе на землю Бога.
А когда б и погасли над лесом сполохи
Недорезанной предзакатной птицы, —
На тех стругах доплывут до Христа твои вздохи,
И самому Христу Русь приснится.

Тогда сойдет Иисус с престола заревого,
Тихонько придет на стародавнее кладбище
И, чтоб не лишить тебя последнего крова,
Станет таким же, как и ты, нищим.
Рядом с тобою, в темном притворе
Кладбищенской церкви будет долго молиться,
И простится тебе многое за твое горе,
А за грехи твои — и всё простится.

Есть там, на перекрестке, светлая криница,
Полная до сруба ключевой воды;
Я пойду к ней ночью, когда не спится,
Когда куются помыслы из лунной руды.

Сяду там под ветлами, что склонились низко,
Припадают головами до самой земли,
А над ними широкая синяя миска,
А в ней плавают звезды, как золотые корабли.