Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений

Еще в его повадках – ощущенье
Прошедшего. Еще его спина
Чуть выгнута. До умоисступленья
Он борется с собою. Седина,
Как щетка, приподнялась на загорбке.
Он весь еще чужой, ночной и робкий.

Украдкой он приблизится ко мне.
И страха нет. И ткнулся мокрым носом
В мои колени. Лежа на спине,
Младенчески, щенком-молокососом,
Вдруг победив свою лесную сыть,
Старается притворно укусить.

Сопят ежи в своих колючих шапках,
Куница вниз по дереву спешит;
И лягушонок на утиных лапках
Среди травы доверчиво шуршит.
И, окруженный мирным населеньем,
Я чувствую укрывшихся оленей.

Они вон там на взлобке, на юру,
Стригут ушами. И теленок в пятнах,
Весь в белом крапе, трется об кору
Шершавой елки. Просто и понятно
Мать, опахнув теплом и молоком,
Слегка коснется пальцев языком.

И я пойму: стоит такая ночь,
Когда никак нельзя без дружелюбья!
Час гонит страх и суеверье прочь.
Зверь покидает лазы, норы, глуби
Своих родных приветливых лесов.
Зверь верит мне. Зверь верить нам готов.
1939

Отнерестилась щука в бочагах.
Лесник лежит в болотных сапогах
В некрашеном гробу, как будто в лодке.

Он бородат, с широким лысым лбом.
Он подпоясан мягким пояском
Поверх сарпинковой косоворотки.

Ему, наверно, восемьдесят лет –
А впрочем, это был веселый дед,
Неутомимый, крепкого закала.

Он, кажется, и вырос здесь в дубах.
Лесное солнце на его губах
С младенческого возраста играло.

С годами крепло странное родство.
Лес, как наставник, пестовал его.
Он был лесным пропитан до отказа.

Лес, будто воздух, просочился в кровь.
Лес зеленил глаза, ерошил бровь,
Подсказывал ему слова и фразы.

Он весь, как есть, признался леснику:
Он наклонял его к боровику,
Показывал ему, как вьются гнезда.

Все дупла, норы, лазы, тайники
Ежи, лисицы, зайцы, барсуки
Ему открыли рано или поздно.

Он научился ночью, как сова,
Когда железной делалась листва,
Ширять в кварталах возле черных речек

И выть по-волчьи, чтобы материк,
Откликнувшись, зашастал напрямик
На грубый вой, на зов нечеловечий.

Шли весны, зимы. Зарождался лист,
В курчавых травах поднимался свист
Злых комаров, назойливого гнуса.

Лист умирал, чернел, перегорал,
Леса, как солью, иней осыпал –
И с гоготом на юг тянулись гуси.

Сначала – яйца, а потом птенцы –
А к осени то самки, то самцы
Приветливые гнезда покидали.

Волчица на болоте в камышах
Волчат кормила. В прудовых ковшах
Мальки линей, как молнии, мелькали.

Дубы взрослели, ширились, росли.
Мужала молодь. Теплый пар земли
Дыханьем жизни наполнял лощины.

А на тропинках – косточки, крыло,
Останки птицы. Белое весло
Лопатки волчьей. Труп сухой осины.

Зверье умеет скрытно умереть,
Чтобы никто не видел. Жизнь и смерть
В лесу – как неразлучные подруги.

Из мертвых листьев прет побег живой.
Всё скрыто жизнью, как густой травой,
Зеленой сеткой из ростков упругих.

И лес ему лишь жизнь преподносил,
Горячую, исполненную сил
И буйного брожения, и соков.

И мне всегда казалось, что лесник –
Не человек, не просто лишь старик,
А, словно лес, не знает наших сроков.

И вдруг – конец! Но как поверить мне,
Что он погиб так просто, в полынье,
Что он был после найден рыбаками?

В избе смолою пахнет. Над столом
Блестит ружье начищенным стволом
И спусковой скобою, и курками.

Лягавый пес, пятнистый, в завитках,
Умно глядит, как будто ждет в сенцах,
Когда ж хозяин кликнет на прогулку.

Вдова-старуха, вся черным-черна,
Усевшись, в полушалке, у окна
Ревет навзрыд и причитает гулко.

Не верится, что завтра на плечах
Сородичей, с оркестром, в кумачах,
Он поплывет на сельское кладбище,

Где гомозятся первые грачи,
Где бледно-желтым пламенем свечи
Пылает куст, где первый зяблик свищет.

Так это смерть? Еще позавчера
Мы с ним вдвоем сидели у костра.
Лес вспыхивал. Стволы стояли в лужах.

Копилась ночь в оврагах и ярах.
Весна теплом дышала на буграх
Среди безлистых сучьев неуклюжих.

Старик сидел, пригорбясь, весь в огне,
Весь в отсветах. И он казался мне
Дремучим, странным сердцем этой ночи.

Казалось мне: он может, знает всё.
Лишь подмигнет – и скрытное зверье
Появится из-за кустов и кочек.

Лишь подмигнет – и двинутся стволы,
Лишь улыбнется – и не станет мглы:
Ночь зашипит, заплещет глухарями.

Захочет он – и тут же на виду
Глухарь, как шишку, дикую звезду
Сорвет в глубоком небе над ярами.

И к нам в костер опустится звезда,
Застонет филин, зашумит вода,
Забрешет лес, завоет волк в чащобах.

И вдруг – конец! И завтра желтый ком
Сырой земли, как будто кулаком,
Ударит по дощатой крышке гроба.

Прощай, мой друг! Пускай в сырых горстях
Лесной могилы твой сгниет костяк,
Пускай ты станешь почвой, черноземом!

Земля не принимает смерти, нет!
Ты пустишь корни, ты увидишь свет
Среди берез и молодых черемух.

Как юный дуб ты будешь снова жить,
Листвой шуршать и с летним днем дружить
В своем особенном древесном счастьи.

Земля не принимает смерти, нет!
Погибнет дуб – возникнет бересклет,
Чтоб времени и жизни не кончаться!
Июль 1939

Фарфоровый месяц
Пылает на елке.
Вскарабкалась жаба
На мокрый лопух.
Деревья смешали
Листву и иголки,
Одетые в тонкий
Сияющий пух.

Здесь елки, здесь сосны,
Березы, осины
Замкнули лужайку
В тугое кольцо.
Здесь дуб поднимает
Под гром соловьиный
Огромное,
В смушках зеленых,
Лицо.

Он крепко стоит
На ноге деревянной,
Обутой в сапог
Из цветистой коры.
В чулках полосатых
У вод оловянных
Березы вдыхают
Речные пары.

Босою ногою,
В наростах и шрамах,
Сосна упирается
В плюшевый мох
И вот шевелит
Под землею корнями.
Их скрючило,
Каждый разбух и промок.

Лужайка сбегает
К дымящейся речке.
Весь берег в широких
Зеленых ножах.
Камыш поднимает
Высокие свечки.
И вспучилась тина,
Как хлеб на дрожжах.