Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений

100Уж к девяти идет землевращенье.
Дождь, осень. Дом – песчинкою земли,
А комната – пылинкой. И пылинка –
В борьбе за жизнь – в рассерженную ночь
Сияет электрическою искрой,
Потрескивая. В комнате дитя,
Безбровое и лысое созданье,
Прислушивается к чему-то. Дождь
Стучится в раму. Может быть, к дождю
Прислушивается дитя? Иль к сердцу?
110К пылающему сердцебиенью,
Что гонит кровь от головы до ног,
Живым теплом напитывая тело
И сообщая рост ему и жизнь.

С каким вниманьем, с гордостью какою,
С какой любовью смотрят на него
Родители! Посасывая палец,
Ребенок так внимательно глядит
Прекрасными животными глазами.
Как воплощенье первых темных лет,
120Существований древних, что еще
Истории не начинали, он
На много тысяч поколений старше
Своих родителей. Но этот шум
Сырой осенней ночи ничего
Не говорит ему. Воспоминанья
Далеких лет, родивших человека,
Исчезли в нем. Он позабыл о ней –
Глубокой темноте перворожденья,
И никогда не вспомнит, если есть
130Благоухающая мылом ванна,
Чудесная нагретая вода –
И добрые ладони материнства.
1929

С моим манлихером в руках
Я лег в густой ивняк.
Горбатый месяц, весь в усах,
Ощупывает мрак.

И клочьями, кошмой висит
Мрак на ветвях кривых.
Там в черном лаке щука спит,
И прыгать сиг отвык.

А вкруг меня на сотни верст –
Кочкарники и мхи.
Лишь волк, бродя при свете звезд,
Их знает, как стихи.

Лишь осторожный красный лис
Ведет им точный счет.
Я жду, чтоб светом налились
Колодцы черных вод.

Давно течет в моей крови
Соленый млечный путь.
Устал я в легкие мои
Вбирать ночную муть.

С моим манлихером в руках
Я затаясь лежу
И сквозь окошко в ивняках
На озеро гляжу.

Качает первый ветерок
Тростинку над водой.
Комар, расправив хоботок,
Хлопочет над рукой.

И вдруг – я, впрочем, для того
Всю ночь прозяб, простыл –
С высот несется торжество
Крылатых шумных сил.

С жужжаньем к озеру стремглав –
Лишь сыплется роса –
На голубые щетки трав
Слетают небеса.

Средь расходящихся кругов –
То плески, то хлопки.
Клубами белых облаков
Всплывают гусаки.

И всё на свете позабыв,
Слежу – слежу гостей –
Размахи крыл, крутой извив
Завитых в кольца шей.

Я в сердце превратился весь,
Пульсирую, дрожу.
Пора дыханье перевесть,
Приладиться к ружью!

И выстрелы, как ураган,
Взрывают праздник птиц.
Кустарники по берегам
С мольбою пали ниц.

Я сбрасываю башмаки,
Кидаюсь в глубину.
Я зарываюсь в тростники,
В озерную волну.

Трепещущего гусака
Я поднимаю ввысь.
О, как сильна моя рука,
В которой смерть и жизнь!
1935

Спокойная, курящимся теченьем,
Река из глаз уходит за дубы.
Горбатый лес еще дрожит свеченьем,
И горные проплешины, как лбы,
Еще светлеют – не отрозовели,
Но тем черней конические ели.

Июньский пар развешивает клочья
По длинным узким листьям лозняка.
Чуть смерклось, чуть слышнее поступь ночи,
Скруглясь шарами, катят что есть мочи
Кустарники над грядкою песка, –
Туда, к лягушкам, в их зеленый гром,
Раздребезжавшийся пустым ведром.

Горбатый лес в содружестве деревьев
Сплетает ветви и теснит стволы.
Берез плакучих, никнущих по-девьи,
Кора чересполосая средь мглы,
Как будто бы на части разрубаясь,
Чернеет и белеет меж дубами.

Дубов тугих широкие корзины,
Что сплетены из листьев и суков,
Расставленные тесно средь ложбины,
Полны лиловой мглою до краев.
И с завитыми щупальцами корни
Ползут, подобно осьминогам черным.

Ель поднимает конус, как стрела,
Сквозит резной каленый наконечник.
Чуть ветерок, чуть поплотнее мгла,
Всё – в кисее, всё – в испареньях млечных.
Суки шуршат. И в глубине ствола
Стучит жучок. И капает смола.
И сок, как кровь, течет по древесине.
И на макушках виснут нити сини.

Лес гулко дышит, кашляет, не спит.
Лес оживает в точках раскаленных
Звериных глаз. Между кремнистых плит
Ползет из лаза тропкою зеленой
К хозяйственным урочищам излук
Щетинистый дозорливый барсук.

Круги бегут, а язычок лакает,
Чуть возмутив закраину реки.
Сопят ежи. И ласточкой мелькает
Речная крыса – там, где тростники,
Где голубеют тени, где квакуньи
Клокочут, славя прелести июня.

Горбатый лес, прохладная река,
Земля, трава, объединив дыханье,
Легко несут его под облака.
Мир пахнет кухней. Ночь вовсю кухарит:
В одной кастрюле варятся у ней
Зверье и рыба, травы, жир ветвей.

О, дикое, чудовищное блюдо,
Посыпанное сверху солью звезд!
Из-под лиловой мглы, как из-под спуда,
С тяжелым скрипом выкатился воз.
Колес не видно. Всё покрыто дымом,
В нем прячется дергач неутомимый.

Внизу река, как баня, вся в пару;
Слышнее плеск купающейся рыбы.
Закованный в пятнистую кору,
Сом выплывает деревянной глыбой
И, распустив белесые усы,
Спешит на отмель глинистой косы.

Рыбачьи весла движутся неслышно
И курева светящийся глазок
По берегам, навесистым и пышным,
Плывет средь остеклившихся осок.
Лишь спичка, вспыхнув, озаряет лбы…

Река из глаз уходит за дубы.
1936

В очках рябинового цвета,
Огромный оперенный ком,
Среди запутавшихся веток
Шипел, болтал над сосняком.

И сосны, в рыжем небе вздыбив
Верхушек черные горбы,
Дрожали, покрывались зыбью
От непонятной ворожбы.

А клокотанье шло кругами.
Он истекал, как соловей,
Восторгом, бульканьем, щелчками,
Весною, соками ветвей.

Чудовищный кочан, весь черный,
Пульсируя средь облаков,
Казался сердцем непокорным
Чешуйчатых кривых стволов.

Как будто бор жизнелюбивый,
Вдруг обалдев от тишины,
Прорвался в горловых извивах
Трубы, припадочной, счастливой
И трижды пьяной от весны.
1935

А. П. Соловьеву

Как тетива, натянута леса.
Толкает лодку быстрое теченье.
Куст ярко-рыж, как зимняя лиса,
И от него ложится полоса
На рыболова.

Защищенный тенью,
Он шляпу снял. И в радужках, в глазах
Зеленоватый, цвета винограда,
Всплывает день, блестит река в лесах,
Спускается медлительное стадо.