Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений

Здесь нет человеческой воли,
Когда я гляжу с парохода.
Здесь корчатся камни от боли
В каких-то космических родах.

Здесь в судорогах, в столпотвореньи
Бесформенные, как недоноски,
Застыли глыбастые звенья
Под грубым норд-остовым порском.

А в сердце пятнадцатилетний
Отстой с остротой нашатырной
Вдруг память лучами осветит,
Ударит хандрою всемирной.

И руки опустишь невольно,
Сутулясь, из лодки на берег
Взбираешься, всем недовольный,
К обуглившимся поверьям…

Итак – интервенция, лагерь –
Где несколько сот заключенных,
Где бритты в начищенных крагах
Спасали «закон просвещенный»;

Где бритты в поношенных бутсах,
Такой же закон исполняя,
Старались не промахнуться
Для славы британского края;

Где злые заморские пули
Впивались в героев, как осы,
И тело стремглав по откосу
Катилось под взглядами Пуля;

Где белогвардейской рукою
Воздвигнуты виселиц рамы,
И утром забавой простою
Казалося вздернуть упрямых…

Как трудно дышать этой болью!
Где вы, страстотерпцы-поморы?
Какою крепчайшею солью
Солили вас Кольские горы?

Где камень, которым прикрыто
Бесстрашное сердце? Какими
Глазами на каменных плитах
Читали вы Ленина имя?

Плечистые, с мужеством ясным
В глазах, рыбаки и матросы,
Встречали любую опасность
Без аханья и без вопросов.

Мне было бы с вами отрадно
Бить чаек и зверя морского.
Мы сети б кидали как надо,
Всегда возвращаясь с уловом.

Мы запросто пели б, курили,
Пускали бы кольца на воздух.
Мы вместе б девчонок любили
При низких серебряных звездах.

Но даже и вы б удивились,
Узнав, как в короткое лето
Над смертью, над гибелью этой
Рыбацкая жизнь возродилась.

Скользкий, узкий, как жук водяной, –
Ослепительно-бел, – распустив
След, как синий петлистый шнурок,
В треугольнике пены стальной,
Закачал берега и залив
Под охрипший и длинный свисток.

Дрогнул берег. Лежащий в воде
Серый домик качнуло. Бульвар
Тучей лип под колеса упал.
Словно красные рыбы, везде –
Пятна солнца. Зеленый муар
Побережной воды. И причал.

Разбегается и – понесло –
Длинноносых стерлядок в лотках,
Чью-то в яблоках клячу – и вот
Колесом завертелось село:
С узелками в кумачных платках
Бабы, ситцевый пестрый народ.

И пропало. Колесная дрожь
Отдается по палубе. Вдруг
На брезент и на рубку с борта
Набегает горящая рожь;
Клевер пятнами брызгает луг,
Розовеет гречихой верста.

А на палубе едко дымят,
Мягко акают, – окская речь!
Блещет чайников яркая жесть.
И калужский обыденный мат
Густо льется над сгибами плеч.
В тесноте – ни прилечь, ни присесть!

Это – пильщики, плотники, всё –
Трудовой загорелый народ.
Это – родина. Это – Ока.
Снова счастье со мною мое.
И, как сердце, стучит пароход,
Смяв стеклянную тень лозняка.

Мы заново рождаемся. Простите,
Коль нет у нас веселья напоказ,
Коль часто мы – не здесь, за чаепитьем,
А там, где нет благополучных глаз.

Какие ночи! Как попеременно
То набегает лет, то зима!
Какие мысли раздвигают стены!
Какие вьюги рвутся сквозь дома!

Как ночью над бессонницей сознанье
Нашептывает, что зарниц не счесть!
Как часто дни приходят, как признанья,
И нам несут спасительную весть!

Мы заново рождаемся. Не сразу
Нас отливает жизнь. Ведь мир – и тот
Хранит следы пылающего газа,
С которым жил и до сих пор живет.

Он остывал и в мраке первородства
Освобождался от огня и льда.
Мы счастливы участвовать в господстве
Огня и ливня, мысли и труда.

Поверьте нам, что, на костре ошибок
Перегорев, мы все-таки живей
Навязчивых и хладнокровно-рыбьих
И, может быть, неискренних друзей.

Простите нам, что мы без лицемерья
Порой, как яблонь, искривляем рост,
Что часто кровью смачиваем перья
И печь не топим, зная про мороз.

Нет, перед дверью взрослого рассвета
Мы не стоим от дней особняком.
Тому причиной – жаркие обеты,
Заказанные веком испокон.

В них – страстное присматриванье к жизни,
В них – испытанье сердцем наших лет,
Бессонница, надежды, укоризны,
И тучами заваленный рассвет.

Есть знак земли, ее произрастанье,
В крови у нас. И голоса ее,
Как ветер – в окна, вербными кустами
Всю ночь стучат в весеннее жилье.

И все слышней, как через лес и реки
Шумит до звезд и строится большак,
Как жизнь в руках, с ухваткой дровосека,
Несет топор и рубит гулкий шаг.

Мы рядом с ним по праву братства – в летний
И первый мир. И если не сполна
Готовы мы для смен тысячелетий
И лета ждем, – у нас пока весна.
Январь 1930 Москва

Земля, как сковорода,
Готова шипеть с утра
До вечера – сон: вода,
А всюду – жара, жара!
И с неба, как самовар,
Широкое солнце льет
На степь и степной мазар
Густой кипяток высот.
Вываривая людей,
Их жжет до костей, пока
Они не сойдут в ручей
Из пота и кипятка.
И пухнет жара, жарой
Наваливаясь на вас,
Своей меховой горой,
Горячим песком давясь.
Колотит в ушах и вслед
За сердце хватает, чтоб
От сих туркестанских бед
Избавил фруктовый гроб.
Но даже в могиле труп
Затеянная с утра,
Как шум иерихонских труб,
Окатит жара, жара!
Несладкая доля вам –
Зарыться в песок. Но всё ж
Не верьте моим словам.
Здесь многое только ложь!
От зноя есть Карагач,
Чей пышный зеленый шар,
Чей круглый огромный мяч
Спасает и в самый жар.
Под ним кудрявая тень
Ложится у ваших ног.
И сердцу не страшен день,
Когда распиваешь кок.
20 июля 1930 Термез

Здесь мир безголосый обстало вокруг
Безлюдье – торжественный переполох
Ущелий и скатов: из каменных рук
Струятся обрывы небесных дорог.

Заката малиновое полотно
Еще над вершиной колышет едва.
Но час не пройдет, здесь мертво и темно,
И будет кружиться моя голова.

Лишь цокот копыт будет ночь шевелить,
Лишь всадник да конь будут тут невдомек
Ночному сознанию каменных плит
И диким обычаям горных дорог…

О, гордость какая: перенести
И в этот еще первозданный, слепой
Космический крутень, что лег на пути,
Как прошлое, черной безмолвной тропой, –